Как и любого пацана деревни Канава Симбирской губернии, что на самом краешке берега Волги, его родила мать Авдотья от отца Ильи Дерябина. Случилось сие в 1915 году от рождества Христова. Так писано в церковной книге соседнего селения Нижняя Часовня, где была церковь Господня и посему имеющего статус села. А происходило это в нужде непролазной и почти поголовной по обстоятельствам всеобщей мобилизации «мужецкого населения на войну с германцем за Царя и Отечество». Затем мальчонка рос как попервоначалу, так и позже практически без особого самостоятельно и на подножном корме. Отец Илья, потомственный крестьянин, управился с производством наследников аккурат до призыва воевать в государевы войска. Так что осталась Авдотья – Дуся многодетной солдаткой. Четверо за подол, а пятый – на руках. Не успел Илья толком нанюхаться отравляющих газов от германца, как жена известила его о пятом рте в семействе: понесла она от его любви ещё одного сыночка. Батюшка Онисим окрестил Степаном. А самого кормильца – то уже к весне возвратили, да напрочь израненного. Вернулся служивый, почитай через год войны. Была на нём насквозь простреленная в пяти-шести местах шинель с чужого плеча. Своя-то осталась в окопе вместе с оторванными правой рукой, лёгким и рёбрами. Так что в свою захудалую деревеньку по чудному прозванию «Канава» его доставили на перекладных, будто посылку.
Ко всему Илью изранило так, что хозяйствовать и кормить семью мужик уже никак не мог. Почитай – ополовинили молодца: без руки, глаза, лёгкого, почки и чего-то ещё из ливера с правой стороны. Одним словом Илья и жилец-то был никудышний. Токмо и сидел-посиживал изувеченный солдат с утра до ночи на завалинке. Не лез ему сиротский кусок в горло. Курил самосад не переставая. А закашлявшись, уходил в кусты, дабы сплюнуть сгустки крови куда подальше от глаз. Смотрел единственным слезящимся оком Илья на Волгу, на белый в цвету правый берег и…умирал. Семья от зари до зари трудилась на земле. Сынок Степка один елозил по завалинку и часто вглядывался наивно по-детски в обожжённое порохом лицо отца. Илья гладил его по головке оставшейся левой рукой и смахивал рукавом слезу. Обида душила солдата: за что бог послал такие муки его семье?! Ведь Стёпка был пятым ртом и младшим в семье. Дуняша, с виду моложавая, но уже многодетная мать, вскорости стала матерью-одиночкой. Буйной весной снесли на погост её любимого Илюшеньку. В небе над могилками заливались трелями жаворонки, разнотравье дурманило голову, а вечерами надрывали душу соловьи. Только и остались на память о муже дети, свадебная фотография с голубками, да Георгиевский крест героя за спасение командира полка. Как было прописано в царёвой бумаге: «Не щадя живота своего, закрыл грудью от мины вражеской старшего офицера Его благородие…»
Из губернии прибыли большие начальники и Дерябина Илью схоронили с подобающими почестями. По слухам был на похоронах и тот самый «высокоблагородие». Красиво и долго говорил, хотя деревенские поняли едва половину. Вдове отписали небольшое вспоможение: деньги не ахти какие, но всё-таки. А детей предложили сдать в приют на полный государевый кошт. Авдотья помощь взяла, а деток в приют сдать отказалась. Да и родня обещала помочь: где сеном, да огород посадить-выкопать. Всё не дадут с голода сгинуть. А тут ещё беда приключилась: пьяный улан чуть не зарубил шашкой брата Кольку…Стёпка заорал от страха, а конник лишь засмеялся своей выходке. С тех пор стал малец заикаться. А деревенские дразнили его за это.
Крепко выручала Дерябиных корова. Из затона возили на ней сплавные брёвна на дрова, да с лугов сено. Всем семейством помогали умнице Красухе: толкали телегу с душистым сеном. Оберегали кормилицу как могли. Ведь не коровье дело возы возить. Но Красавка гордо держала голову в самодельном хомуте, будто сама мать семейства. Ходили ребятишки на мельницу подметать двор. А из просеянной муки с лебедой, серой от пыли, пекли хлеб и лепёшки. Собирали все съедобные коренья и листья: лебеду, солодку, щавель, корни репейника, листья свёклы, корни одуванчика. Грибы брали почти всякие, годные к столу. Старшие Захарка, да Нюра напросились в подпаски. На выгон все выносили сиротам кто что мог. Тем и жили. А на сенокос Захарка приноровился подкашивать траву на выгулах. Как задует ветерок с Волги, да отгонит оводов от смирённого стада, так подпасок и за косу. А вечером, после дойки, Красавка везла телегу-двухколку с зеленым сеном ко двору. Здесь же и сушили корм на зиму.
