Как же тяжело…
Черт возьми, как же тяжело!!!
Глаза залиты потом и кровью из рассеченного лба. Руки онемели и потеряли чувствительность, пальцы не ощущаются совсем, будто бы их и нет вовсе. Каждые пять-семь секунд нервно озираюсь назад, чтобы убедиться, что по-прежнему тащу раненых Креста и Финика. Парни здоровые, каждый под центнер весом, плюс на обоих еще что-то из обвеса что-то осталось, с Креста даже броник не сняли. Тут одного попробуй утащи. Порой вчетвером тащишь носилки с «трехсотым» и то упахиваешься как мул до кровавого пота и радужных пятен перед глазами. А сейчас я тащу сразу двоих, ухватил их за транспортировочные лямки на спине и ручки брезентовых носилок. Дернул на морально-волевых и попер тащить пацанов, вынося из красной зоны из-под обстрела. Как прошел первые два десятка шагов, не понял, просто рванул и попер. Видимо на адреналине.
Падла, как же тяжело…
Тяжело переставляю ноги, будто они отлиты из свинца или вытесаны из гранитного монолита. Пальцы намертво схватились за лямки, хрен их теперь разогнешь. Руки вывернуты назад. Из ощущений только жжение внизу как будто бы кипяток стекает по ногам в ботинки.
Шаг, упор ноги, отталкиваюсь, снова шаг, опять упор ноги. Тащу двоих раненых за лямки. Уже не чувствуя ничего. Глаза залиты кровью, я не вижу дороги. Есть только шаг вперед, еще один. Надо идти, надо тащить, надо шагать. Парни сами себя не вытащат, они ранены. Есть только я. Надо пройти вперед, совсем чуть-чуть. Пару шагов еще. А там свои! Кто-то да встретит. Надо пройти совсем чуть-чуть.
Сквозь шум в ушах и дикую боль во всем теле слышу, что вокруг рвутся мины, гремят взрывы, но мне по фиг, я иду, тащу пацанов к своим. Волоку сынков в безопасный тыл…
Спина настолько онемела от боли, что стала невесомой. Я не чувствую ни рук, ни ног. Я не вижу куда иду. Даже оборачиваясь, чтобы поглядеть не оторвались ли мои руки, уже не вижу бритые головы Креста и Финика, которых тащу к своим.
Я стал невесомым, я стал легким…
– Глобус! Глобус! – слышу сквозь кровавую пелену тумана. – Петрович, всё, всё отпускай. Отпускай тебе говорят!
– Ы-ыыы, – пытаюсь я что-то сказать, но вместо членораздельной речи из моего рта вырывается только глупое мычание. – Ы-ыыы!!!
Даже говорить и то больно, как будто во рот насыпали песка и заставили его прожевать.
– Полежу чутка, отдышусь, – шепчу я, мешком валясь на землю.
Меня подхватили, начали стягивать бронежилет, амуницию. Я ничего не вижу, кровавый туман застелил глаза.
– Глобус! Старина, это Жак, всё нормально. Ты дотащил их, всё нормально! Пацаны живы…Финик жив!
Я чувствую, как чем-то влажным мне обтирают лицо, ноги подгибаются и меня бережно опускают на землю.
– Жак? Жак? Не могу понять, куда ранен Глобус, – слышу над головой обеспокоенный голос Жакета, помощника Дока. – У него обе ноги всё в крови, а раны нет? Все целое.
– Твою мать! – ругается надо мной Жак. – У него похоже от напряжения артерия лопнула. Ебаный в рот…
Жак хороший мужик, отличный медик, верный товарищ, хорошую мне мазь от геморроя посоветовал, но материться много. Нельзя так, надо стараться меньше ругаться, все-таки ему уже под сраку лет и вокруг много молодых парней, которые берут с него пример. Оно понятно, что война вокруг и не до сантиментов, а на войне матом не ругаются на нем тут разговаривают, но все же…
Мне стало легко и свободно. Боль прошла. Чертовски хорошо, будто лежишь дома в теплой ванне. За дверью слышно, как бегает малышня по дому. Приехал в гости старший сын со своими детьми, моими внуками. Жена готовит на кухне пирог, в духовке доходит мясо. Я еще немного полежу в горячей воде и выйду к своей семье. Родные встретили батьку, вернувшегося с фронта. Как же хорошо дома!
