Туман не уходит с возрастом
Лететь вниз где-то пятьдесят метров. Чтобы наверняка. Трусы всегда выбирают, чтобы наверняка. Сжать кулаки, собрав в них всю волю намерения – легче легкого, но никто не говорит и не поет в патетически-трагичных песнях о том, как заставить себя сделать шаг.
Он устал. С распухшим лицом, зудящими от слез и соплей губами и в помятой одежде – половина так и заканчивает, а он даже в «клуб 27» не попадет – какая досада. Не выдержал. Забавно думать о символичности, когда мыски твоих кроссовок свисают с парапета.
Привычного отвлекающего гула в голове не было, только кристально чистый разум, слезливо поторапливающий: «пожалуйста, умоляю, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста» – этот крик в себя, как последняя просьба всеми восхваляемому Боженьке, в которого он никогда не верил. Что ж, сейчас он мог позволить себе этот акт малодушия и попросить у него еще каплю, одну-единственную каплю смелости.
На крышах многоэтажек всегда гуляли порывы холодного ветра – он заметил это еще мальчишкой, бегающим по верхам втайне от родителей. Он стоял на том же самом месте что и лет восемь назад, только разница в том, что теперь он не смотрел наверх, щурясь от солнца на голубом небе, а смотрел вниз-вниз-вниз – туда, где все должно было давно закончится.
Железная дверь со скрипом отворилась, и на него уставились зеленые и напуганные глаза. Он надеялся, что она принесла ему нужную песню – прыгать легче, когда кто-то скажет, как это сделать.
* * *
Дима всегда смотрел на потолок. Смотрел неотрывно и даже до чёрных кругов перед глазами, как будто там сосредоточена вся вселенская мудрость и написаны ответы на все вопросы. Ответов Дима не искал, мудрости – тоже. Просто так ему было проще проваливаться в сон, заведомо пресекая мыслям возможность стать четко обрисованными – с ненавязчивой «мыслемешалкой» в голове было более комфортно, потому что она стирала грань осознания тех вещей, которых он не хотел осознавать.
Потолки в его квартире – мечта абстракциониста. Смотря на это разнообразие разноцветных геометрических форм, можно было впасть в своеобразный транс и раствориться в чувстве постепенно настигающего забытья. К тому малому количеству тех вещей, которых он любил, Дима причислял ощущение некого сюра, и созерцание этого странного потолка было привычным занятием. Состояние, когда мысли похожи на принцип работы калейдоскопа, являлось на удивление одним из самых спокойных и привычных. Он просто терялся в нем и блаженно засыпал.
Новый день начинался всегда по-разному, в зависимости от того, что происходило вчера. Дима мог проснуться от льющейся из гостиной обсценной лексики, потому что Саша снова не мог пройти уровень очередной RPG-шки на приставке. Он мог проснуться от того, что ощущал свое тело пальмой, которую обвила прилипчивая мартышка – иначе говоря, Алиса не особо жаловала, когда они спали в одной кровати строго по разным сторонам, и даже во сне интуитивно находила его тело, потому что котик-должен-проявлять-к-ней-хотя-бы-немножко-внимания.
Просыпаться одному Диме было комфортнее всего. С утра особо не хотелось кого-либо видеть, хотя, впрочем, если подойти к этому вопросу с другой стороны, ему было абсолютно наплевать. Какая разница, с кем ты проснулся, когда новый день так или иначе наступил, и тебе так или иначе придется делать утреннюю рутину, потом переходить к дневной, а потом к вечерней и так по бесконечному кругу. Не то чтобы его жизнь напоминала монотонно заевшую пластинку, но фильтр его восприятия был монохромен, как серые будни офисного планктона.
