Родная, здравствуй! Это снова я.
Я жив-здоров и, верь, не ранен даже.
Как мне сейчас нужна рука твоя —
об этом за меня никто не скажет.
Мне так твоих здесь не хватает глаз
распахнутых как небо летней ночи…
Фашистские зенитки бьют сейчас
по городу, что умирать не хочет.
И вновь нас в бой затянет круговерть
огня и дыма, жизни не жалея.
Любимая, здесь между нами смерть,
но там тебе – в блокаде – тяжелее.
Да, верю я, что наш не рухнул дом,
а покалечен вражеским снарядом,
и, как семья, он – подтвержденье в том,
что гордый город жив со смертью рядом.
Рыдают с канонадами дожди
и небо опускается всё ниже.
Я умоляю: только ты дождись
и выживи, как я надеюсь выжить.
Ты, маму и сестрёнку схороня,
в ладонях сжав голодный ломтик хлеба,
мечтаешь вновь, что вымолишь меня,
как я тебя у огненного неба.
В священной мести я храбрей вдвойне,
за нас с тобой расписываюсь кровью.
Тот многого не знает о войне,
кто жизнь и смерть не разводил любовью.
Уже светает – значит, скоро в бой:
на кон поставим судьбы и их беды.
Но, где бы мы ни встретились с тобой,
