Глава 1
1918 год. Август
Первым будет расстрелян комиссар
>С утра зарядил слепой дождь, – поливал невесть как и без разбору. Сначала он пролился на Ховрино[1], а затем широкой волной двинулся далее, к центру Москвы. Не добравшись самую малость до окраин, неожиданно отступил в Сокольники[2], где бедокурил без малого часа три. В какой-то момент показалось, что дождик иссяк, уж слишком он напоминал немощного девяностолетнего старца: то прекратится на короткое время, как будто бы задремлет, а потом, проснувшись, начинает сызнова. Тучевые облака, покружив по окрестности, переместились к южным окраинам столицы и принялись поливать Сабурово[3], Нагатино[4], Бирюлево[5], а потом добрались-таки до центра столицы и обихаживали ее мостовые до самых сумерек.
Из автомобиля «Mercedes 28/95 PS»[6], подъехавшего к Троицким воротам, широко распахнув дверцу, вышел нарком по военным делам Лев Троцкий[7]. Перешагнув небольшую лужицу, по которой мелко частил дождь, он прошел в Кремль мимо браво вытянувшихся часовых. Повернув направо, зашагал вдоль кремлевской стены по Дворцовой улице в направлении Кавалерского корпуса, где после переезда в Москву разместился вместе с Ульяновым-Лениным[8].
Поднявшись по широкой мраморной лестнице на третий этаж, Лев Давидович распахнул дверь и едва не столкнулся с Марией Ульяновой[9], занимавшей в квартире Ильича небольшую комнату.
– Мария, не подскажете, где сейчас Владимир Ильич?
– Он в своем кабинете, Лев Давидович, ждет вас.
Поблагодарив, Лев Троцкий уверенной поступью направился по ковровой длинной дорожке: миновал гостиную, библиотеки, зал заседания и вышел к кабинету вождя. Деликатно постучавшись, распахнул дверь.
В кабинете Владимира Ленина царила скромная и деловая обстановка: на противоположной стороне от двери возвышался громоздкий застекленный шкаф, заполненный книгами. У самого окна на зеленой табуретке стоял такого же цвета деревянный горшок, из которого тянула к потолку длинные веерообразные ветки пальма.
В кабинете с паркетным полом стояли два стола: небольшой, с плетеным стулом перед ним, за ним любил работать Ильич (на нем стояла настольная лампа с зеленым абажуром, черный телефонный аппарат по левую руку и две чернильницы – по правую); к нему был придвинут стол побольше и повыше, покрытый кумачовой скатертью, по обе стороны от него располагались удобные массивные кресла, обтянутые темно-коричневой кожей.
Владимир Ильич стоял у деревянной этажерки рядом с окном и, раскрыв на ней толстую тетрадь, что-то быстро писал. Увидев вошедшего Троцкого, энергично заговорил:
Проходите, Лев Давидович, как у нас обстановка на фронтах? Есть какие-то новости?
– Владимир Ильич, дела на фронтах оставляют желать лучшего. Немцы стоят по линии Псков – Нарва. Но особенно тяжелое положение на востоке. Продолжает бунтовать чехословацкий корпус, собранный из бывших австро-венгерских военнопленных. Их части разбросаны вдоль сибирской железнодорожной магистрали и активно противодействуют на местах органам власти. А если быть откровенным, то чинят самый настоящий произвол! Грабят, расстреливают, терроризируют население. Неповиновение, начавшееся на востоке, сейчас медленно продвигается на запад. Чешским корпусам удалось захватить Омск, Новониколаевск, Петропавловск и Томск, где они установили свою власть. Подняли восстание в Иркутске и в Барнауле. С юга активно напирает Деникин. Если его армия соединится с полками белочехов[10], то нашей республике будет грозить смертельная опасность.
– Что вы можете сказать про нашу Рабоче-крестьянскую армию? – живо поинтересовался Ленин. – Насколько хорошо она организована?
– Не хотелось бы вас разочаровывать, но армии как таковой не существует. Всюду разброд и шатание, – в голосе Льва Троцкого звучали металлические нотки. – Прежняя армия прекратила свое существование еще в первой половине этого года, а новая еще даже не создана. На мой взгляд, мы совершили большую ошибку, формируя Рабоче-крестьянскую
