Привет
Эта книга – как старый фотоальбом, который годами пылился на антресолях. В нем нет идеальных кадров. Здесь есть смазанные моменты, смешные гримасы, случайные люди в кадре и даже следы от пролитого чая на некоторых страницах. Но это – самое ценное. Потому что это правда.
Я не писал историю героя. Я просто собрал по кусочкам самого себя – того мальчишку из севастопольского двора, того подростка, что ночами слушал «Отпетых мошенников», того юноши, что влюблялся, ошибался и снова верил в чудо. И того мужчину, который однажды понял, что все, что было до – каждая шишка, каждая слеза, каждая улыбка бабушки – привело его к главному «после» в жизни.
Возможно, в этих историях вы узнаете себя. Свое детство. Свою первую любовь. Свои ошибки и свои победы. Если так – значит, я писал не зря. Ведь все мы, такие разные, в конце концов, родом из одного времени – времени, когда мир пах бабушкиными пирогами и манил нас к неизведанным берегам.
Перелистывайте эти страницы легко. Как пересматриваете старые фотографии – с улыбкой, с грустью, с благодарностью. И помните: ваша история, какой бы обычной она вам ни казалась, – единственная и неповторимая. Как и моя.
-–
Часть 1
Книга одной жизни: история в смехе и слезах
Глава 1. Я родился
Свое появление на свет я, разумеется, не помню. Оно окутано для меня туманом чужих рассказов, выцветшими фотографиями в альбоме и одним-единственным материальным доказательством – свидетельством о рождении, где величаво значится: «Город-Герой Севастополь». 1992 год. Роддом №1. Так началась моя история, в городе, рожденном морем, в стране, которая только что сделала свой первый, неуверенный вздох.
Но память, как капризный художник, начинает рисовать свои картины гораздо позже. Мое первое воспоминание – это вспышка. Яркая, цветная, пахнущая пирогами и чем-то новым.
Нам было года два, не больше. Мы жили на улице Горпищенко, в спальном районе, который был похож на все спальные районы бывшей великой страны. Но для меня наш дом был центром вселенной. Обычная «хрущевка» – это лабиринт из тесных комнат, низких потолков, словно прижимающихся к тебе для уюта, и длинного-предлинного коридора, где даже днем царил таинственный полумрак. Воздух здесь был особенный, густой, насыщенный ароматами вчерашних щей, герань на подоконнике и воска, которым натирали паркетные полы до блеска, заметного только взрослым. Стены, тонкие, как пергамент, хранили шепот соседей и звук далекого тролейбуса, а из окна кухни открывался вид на такой же точно дом-близнец, где по вечерам, как в кукольном домике, зажигались огни.
В тот день мои бабушка и дедушка по маминой линии – Валя и Ваня – повели меня в гости к соседям, тете Звоник, только после я узнал что это фамилия, а не имя, и дяде Вове. Их квартира показалась мне иной планетой. Та же планировка, те же обои в мелкий цветочек, но все было иначе. А главное – у них были кудри. Кудрявые были они сами, добрые, улыбчивые, а еще у них был кудрявый, коричневый, как плиточный шоколад, пудель. Он вилял задом и тыкался в меня мокрым носом, а я, завороженный, трогал его упругие локоны. Это был мой первый тактильный восторг.
Но даже в этом гостеприимном царстве кудрей мое детское сердце тосковало по дому. Мне казалось, что у нас лучше. Гораздо лучше. Потому что мой папа был моряком. И наша «хрущевка» была не серая, а разноцветная. Он привозил из-за моря целые куски иного мира: яркий ковер с диковинными узорами, который лежал посреди зала, словно волшебный остров; тяжелую бронзовую статуэтку слона, которого я по-особенному гладил по хоботу; ракушки, приложив к уху, в которых действительно шумело море. Наши стены были не просто стенами – они были галереей, где висели картины с видами далеких портов. Наш дом пах не только пирогами, но и заморскими специями, солью и свободой.
