Он сидел на скамейке, по-стариковски уронив руки, и терпеливо ждал. Ему были неинтересны эти звонкие детские голоса вокруг, суета спешащих куда-то людей, урчание машин и скрежет тормозов. Он не замечал изумительного весеннего утра, когда солнце только пытается согреть окружающий мир. Он сидел один, словно отрезанный от всего мира, пребывая в том самом состоянии, в котором находятся практически все люди, когда они не пытаются что-то изобразить или кем-то притвориться.
Все было ясно. В этом мире он был уже лишний. Он не понимал и не принимал происходивших вокруг перемен. Сначала отменили его партию. Просто утром один президент предложил это сделать другому. И партию закрыли, как закрывают какое-то учреждение по борьбе с крысами, когда угроза миновала. Это был страшный удар. Представить себе жизнь вне партии он не мог. Это было хуже самоубийства, ибо с потерей партии он терял основной нравственный стержень – тот самый, на котором держались все его убеждения и ценности. Затем, через несколько месяцев, прекратил свое существование Советский Союз. Уже подготовленный к этому событиями последних дней, он плакал всю ночь, не понимая, как теперь будет жить. Прекратила существование та самая страна, во имя которой он, собственно, и жил. Во имя этой великой страны он трижды был ранен, еще несколько раз был на волосок от смерти, но костлявая щадила его, словно зная, что в конце жизни он тысячекратно пожалеет о своем везении. Во имя этой страны он отдал все: свою семью, распавшуюся в результате его многочисленных командировок, своих друзей, не понимавших его фанатизма и целеустремленности, свою любовь, когда он отказался от женитьбы на Нине, уже зная, что его ждет командировка в Аргентину. Он отдал этой стране все: свою жизнь, свою молодость, даже свои мысли. И теперь этой страны больше не было. Даже когда в семьдесят пятом его избивали в Кельне фашиствующие молодчики, когда он попытался вступиться за женщину, боль была не такой страшной. Там была драка, и, даже когда его свалили пятеро, была надежда. Даже когда ему переломали ребра, была надежда. Даже когда он потерял сознание, была надежда. Надежда на то, что все это кончится. Теперь не оставалось ничего. Не было никакой надежды, а это оказалось самым страшным в его жизни.
Он не стал вступать в новые, наспех сколачиваемые партии коммунистов, его не прельщали идеологи нового рабочего и большевистского движения. В душе у него растоптали костер, огонь которого поддерживал его все эти годы, и уже не оставалось никаких иллюзий.
Когда два месяца назад он впервые встретился с этим обожженным полковником, он уже тогда все понял и рассчитал. Шансов не было никаких, и только поэтому он согласился работать. И удача, и неудача одинаково гарантировали верную смерть, ибо носителей таких секретов в живых не оставляют ни при каких обстоятельствах. Он это прекрасно знал, ибо умел просчитывать варианты. Оставалось покорно плыть по течению. Два месяца напряженной работы, когда приходилось вспоминать десятки имен, названий улиц, городов теперь уже независимых стран. Два месяца работы, во время которой боль и ненависть чуть остыли, продолжая терзать душу где-то глубоко внутри. Как настоящий профессионал, он представлял, для чего «они» затеяли все это. И радовался. Эта была первая радость, которую он испытывал после развала СССР и КПСС, это была нечаянная радость, словно судьба решила подарить ему напоследок ту самую надежду, от отсутствия которой он так страдал.
Теперь все было кончено. Из него выжали все, что могли. Теперь оставалось только умереть. Он не знал, где это произойдет и каким образом. Но он не боялся. Более того, даже мечтал о мученической смерти, словно это могло послужить еще большему оправданию «их» действий.
