Нина Кузнецова ненавидела всю еду в мире. Целиком, без исключения. Вареное, жареное и на пару. Горькое и сладкое, соленое и перченое. Дорогое и дешевое. ГМО и выращенное на собственном навозе своими руками. А также жидкое, твердое и желе. Из всех агрегатных состояний, будь на то ее воля, Нина оставила бы в живых только газообразное. И дышала бы каким-нибудь сельдереем две-три секунды в месяц, раз уж совсем без пищи нельзя. Любая калория была для нее личным врагом, без спроса оккупировавшим ее, Нинину территорию.
Одной ненависти для победы в этой войне, увы, было мало. Как это часто бывает у женщин, Нина ненавидела, потому что любила. Ирония судьбы наградила ее метаболизмом борца сумо (и фигурой, как следствие, тоже) вместе с совершенно никудышней силой воли. Отказаться от чего-нибудь «вкусненького» каждый раз стоило ей невероятных усилий. Муки клептомана, которого на пляже незнакомые люди попросили присмотреть за диадемой Картье– вот, что испытывала Нина в каждом кафе, булочной и продовольственном магазине. И даже при мимолетном взгляде на абсолютно пустой холодильник. Если бы слезами было возможно выплакать лишний вес, Нина еще в девичестве превратилась бы в скелет Дюймовочки. К сожалению, намного ближе она была к маме-Жабе.
Девичество, кстати, было довольно давно позади. Замуж хотелось очень сильно, но дата рейса «корабля по имени Любовь в море с названием Жизнь» откладывалась так же регулярно, как жиры с углеводами в ягодицы. Грустно осматривая корму, Нина в очередной раз кляла себя за слабость, повинную, по ее мнению, в отсутствии кавалеров. Выбор «есть или не есть» был, конечно, всегда за ней самой, но, по сути, он всегда был между двумя смертными грехами: Чревоугодием и Унынием. Частенько выбирая Чревоугодие, Нина, впоследствии, неминуемо впадала еще и во Гнев.
И вот сегодня с самого утра, громко шурша подложенными под одежду, для более эффективной потери веса, целлофановыми пакетами, грешница семенила по лесопарку, беспощадно ненавидя себя за вчерашнюю лазанью и клафути со взбитыми сливками. Мысли ее вертелись между «корова, больше никогда» и «мамочка, я щас сдохну», когда из пробегаемых ею кустов раздался громкий чих. За чихом последовало интенсивное низкоголосое бормотание, сильно похожее на ругательства.
«Мужчина!» – с автоматическим интересом подумала Нина. И с радостью перешла на бег на месте.
Знай Нина, что за ней наблюдают, никогда бы не подумала –«маньяк». Человек, засевший в кустах, обычно не требует пояснений. Наши люди легко развешивают ярлыки.
Мужчина, более двух часов просидевший в холодных парковых зарослях, скорее причислял себя к мученикам, чем к психически нездоровым людям. И не только потому, что все маньяки считают себя нормальными. Во-первых, тоненький плащ совершенно не грел. Во-вторых, незаменимый в работе любого психопата мачете, естественно, был металлическим, и оттого адски холодным. Висевший в специальной веревочной петле возле левой подмышки, соприкасаясь с голой кожей, он то и дело вызывал по телу волны зябкой дрожи.
Сопли текли, как время в казино.
Вообще маньяков в конце ноября можно вычислять по насморку. Помимо других примет – типа, топора, с которого капает кровь на ботинки, да синих пакетов за пазухой. Встретится вам такой, да еще при этом чихнет, бегите, что есть сил!
Маньяк даже поклялся себе, что на следующую «миссию» наденет пояс из собачьей шерсти. И плевать, что подумает жертва, когда он возникнет перед ней из кустов и распахнет мамин плащ. Пускай улыбнется в последний раз. Да пусть хоть в голос ржет, честно говоря – о себе тоже надо думать.
В-третьих, была еще одна деталь, осложнявшая охотнику за чужими жизнями его занятие. По спортивной дорожке, пробегающей мимо устроенной им засады, за два часа ожидания протрусили штук десять потенциальных жертв. Но все они были ему неинтересны. Сумасшедший не был маньяком, которому все равно кого убивать.
