Гортанный крик пернатого педераста нарушил мой и без того
беспокойный сон. Всю ночь, с упоением, игнорируя фумигатор,
назойливые комары грызли жопу. Оголтелые мыши задорно пищали под
плинтусом, а бабайка проводил инвентаризацию скарба, кропотливо
собранного на чердаке бывшими хозяевами. Общую какофонию звуков и
шорохов то и дело дополнял звонкий собачий лай. Вот в таком
беспокойном режиме я пытаюсь выживать вторую неделю, потеряв веру в
светлое завтра.
Занесла же меня нелёгкая в Упоровку. Решила перед поступлением в
универ наведаться в родовое гнездо. Втянуть ноздрями чернозём.
Обнять берёзку и поклониться осинке. Напитаться скрепами, так
сказать. Теперь вот черпаю дырявой ложкой все прелести деревенской
жизни.
Продрав закисшие глаза, неохотно поднялась с пружинной скрипучей
кровати, которая Ленина видела кудрявым. Проклиная на чём белый
свет стоит хохлатого горлопана, с грацией ослицы прошаркала на
крыльцо встречать рассвет.
Прохладный утренний воздух пощекотал рецепторы ароматами
выпавшей росы, коровьего навоза и перегнившего силоса. Красочной
рассветной иллюминации не случилось. Небо было затянуто хмарью, что
придало бодрости моему угнетённому организму. Не придётся прятаться
от палящего солнца в полутёмной хате, насквозь провонявшей
старостью и мышиным говном.
Преисполнившись благостного настроения, решила позавтракать чем
бог послал. Но тут меня ждало горькое разочарование. Запасы еды,
привезённые из Москвы, за неделю пребывания в Упоровке истаяли,
словно лежалый весенний снег. До открытия сельпо оставалось три
часа, но желудок категорически отказывался ждать, напоминая о своих
потребностях негодующим урчанием.
Замычала корова, принадлежавшая селянам, что проживали по левую
руку от моей усадьбы, и эта прекрасная новость наполнила нутро
робким оптимизмом, так как соседка справа, наплевав на презумпцию
невиновности, стаскивала хворост со всей округи, чтобы устроить мне
аутодафе на потеху местным. За что? Да, по всей видимости, за
злоупотребление радушием, рыжие волосы и ведьмовские глаза цвета
навозной мухи.
Пару слов о радушии. Захаживала я несколько раз к добрым
соседям. Было дело. Но не для того, чтобы цыганить провиант.
Товарно-денежные отношения никто не отменял. Московские рубли ничем
не отличались от упоровских и до поры до времени устраивали тётку,
которая, в свою очередь, не брезговала завышать цену на деревенскую
снедь вдвое, а то и втрое, пользуясь моим незнанием местных
реалий.
Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. И закончилось оно
в тот самый момент, когда муженёк барыжки начал распускать руки,
измыслив, что я оказываю ему знаки внимания. С чего вдруг
задроченный промудак решил, что я флиртую, понятия не имею. Может,
приснилось, а может, почудилось с похмелья.
Да и по херу, честно говоря, что там у дрочилы на уме. Не сильна
я в психологических особенностях характера и поведенческих
стратегиях мужчин в различных жизненных ситуациях. Поэтому, недолго
думая, втащила залупоглазому по щам. На что тот немедля оскорбился
и применил на практике одну из тех самых поведенческих стратегий,
которые так любит использовать весь хуесучий интернационал.
На следующий же день я прослыла по селу ебиблядской
пиздопроушиной, что припёрлась из порочной Москвы, для того чтобы
сеять семена разврата на благодатной ниве упоровских
чернозёмов.
Супруга хуеплёта и всё сельское комьюнити дезу схавало, а я и
спорить не стала. Негоже перед свиньями бисер метать. Продуктовая
лавочка закрылась перед самым носом. Пищевой трафик экологически
чистого провианта иссяк. Чтобы пополнять запасы, приходилось бегать
в сельпо на другой конец села. Выбор товара на прилавках оставлял
желать лучшего, но я была не в той ситуации, чтобы перебирать
харчи. Ездить в райцентр за тридцать вёрст — такое себе
удовольствие.
