ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14 СЕНТЯБРЯ 1986
Помню, как смотрел в окно родительского BMW 735, когда мы пробирались сквозь полуразрушенные здания в центре Бруклина, стоявшие на фоне темных облаков серого сентябрьского дня. Почему-то голоса, которые полностью управляли моим существованием в течение последних нескольких месяцев, казались далекими, но все еще упрекали. Вдобавок ко всем нашим несчастьям полицейский из отделения полиции Нью-Йорка остановил нашу машину и выписал моему отцу штраф за проезд на красный свет – чего он не делал. В какой-то момент я отключился из-за кодеин-содержащего тайленола1, с помощью которого предпринял нерешительную попытку суицида несколько часов назад. В то время мой отец был главным анестезиологом в больнице округа Принс Джордж в Чеверли, штат Мэриленд, и потому ожидалось, что он отвезет меня к своему другу – коллеге доктору Гарольду Хойту, заведующему психиатрическим отделением больницы.
После очередной ночи то мучительных, то ужасающих галлюцинаций меня отвели к доктору Хойту в его частный кабинет, расположенный рядом с больницей. Вскоре после того, как мы с родителями приехали туда, меня вызвали из приемной. Я заговорил первым.
– Доктор, в чем разница между психозом и неврозом? – спросил я искренне, едва сдерживая слезы. Не помню его ответа.
– Что ты слышишь, Анил? Голоса говорят, чтобы ты навредил себе?
– Прямо сейчас? Сейчас это ребята из Style Council2.
– Star Council?
– Нет, доктор. Style Council. Это музыкальная группа.
– Музыкальная группа? И что они говорят тебе?
Я проигнорировал его вопрос, будучи полностью поглощенным голосами.
– А теперь ребята из Wham! говорят со мной.
– Wham? Это тоже что-то музыкальное? Анил, ты слышишь меня? Анил, это доктор Хойт!
Мне показалось, через пару секунд я снова очутился в приемной. Доктор Хойт позвал моего отца в кабинет и захлопнул за ним дверь. Я едва мог расслышать их приглушенные голоса сквозь шум тех голосов, которые теперь бушевали в моей голове.
Когда я прибыл в больницу Шепард-Пратт к северу от Балтимора, меня опросил врач, который должен был наблюдать за моим лечением, и с которым я, как предполагалось, буду видеться каждую неделю ради того, что они называют терапией. Ее звали доктор Клоноп. Она была обладательницей темных волос и темных глаз и порой впадала в неожиданный смех – я все думал, что же там было такого смешного. Она поражала меня назойливостью своего поведения, при этом явно пытаясь выстроить невидимую перегородку, столь обычную для ее профессии. Не успела она появиться, как тут же исчезла, и я обнаружил, что меня ведет молодой медбрат Аллен через пещерные коридоры больницы – в палату, которая стала для меня домом на следующие три месяца.
Суматоха поднялась вокруг меня, стоило мне войти в главный кабинет отделения, ярко освещенный послеполуденным солнцем. Я обшарил карманы в поисках сигареты и, не найдя ни одной, повернулся к коренастому мужчине, который поднял голову, оторвавшись от игры в пинокль3. Он посмотрел на меня горестно, почувствовав мое отчаяние, и предложил одну из своих «Мальборо», за что я поблагодарил его.
Моим соседом по палате был бухгалтер средних лет, страдавший каким-то маниакальным расстройством. Он настаивал на том, чтобы его радио играло и после того, как выключали свет, нас запирали в палате и велели засыпать.
Двумя часами ранее я стоял в очереди у поста медсестры, и, когда моя очередь подошла, мне выдали меленький пластиковый стаканчик с тремя розовыми таблетками, которые я без вопросов проглотил. Это была большая доза антипсихотического халдола
