– Новенький!?
От неожиданности я поднял голову и обернулся на голос.
– Новенький, спрашиваю? – У соседней могилы стоял мужичок небольшого роста и смотрел на меня. – Не видел тебя давеча здесь.
– Наверное, новенький, – пожимая плечами, тихо согласился я.
– Ну, то и видно, не свыкся ещё, – начав протирать своё фото на кресте и тут же поправляя цветы на могиле, ответил мужичок. Он был весь какой-то шебутной и не мог устоять на месте.
– Ладно, бывай. Позже пообщаемся, – договорил мужичок и куда-то в спешке убежал.
Я смотрел на свою фотографию, прибитую к кресту. Яркие цветы торчали из холмика под ним.
Лес шумел от ветра, и осенняя листва разлеталась по кладбищу.
Таких как я здесь было много. Практически у каждой могилки копошились «люди» от двадцати до девяноста лет.
Кто-то просто сидел на лавке, кто-то наводил порядок в своём новом «доме», кто-то принимал гостей.
А я был один.
Неподалёку раздались голоса. Я посмотрел в их сторону и увидел группу людей в темных одеждах и с цветами. Они что-то негромко обсуждали, к кому-то шли.
С неба закапал небольшой дождь и начал слегка пригибать цветы к земле.
Так я просидел весь день, не сходя с лавки. Все остальные мои соседи уже куда-то разошлись, или попрятались по своим могилам.
К вечеру дождь стих.
– Ну что, давай знакомиться, – ко мне подсел тот же мужичок, – держи вот конфету и стопку, у тебя-то, смотрю, ничего нет, не приходил сегодня никто?
Он посмотрел на меня.
– Или просто не оставили ничего, не любили тебя, что ли? – по-дурацки пошутил мужичок.
Я молчал.
Увидев, что шутка не удалась, он протянул мне грязную от земли и песка рюмку, с бесцветной жидкостью и конфету в обертке.
– Вчерашняя, – уже спокойно начал мужичок, – сын приходил помянуть, дак налил пару рюмашек. Ему уж тридцать. Здоровый лоб вымахал, батьку не забывает, – он махом опустошил свою рюмку и тут же закусил конфетой.
– Михаил, – мужичок протянул мне руку.
– Андрей, – тихо ответил я, и мы пожали друг другу руки.
– Ты давай пей, холодно, согреешься хоть чутка.
– Сколько тебе? Двадцать с чем-то? – смотря на мою фотографию, чуть позже спросил Михаил.
– Двадцать девять, – негромко ответил я и опустошил рюмку.
На вид Михаилу было лет пятьдесят, может пятьдесят пять. Я и при жизни ещё не умел определять возраст людей.
– Молодой ещё совсем, – он посмотрел на меня, – но не расстраивайся, таким и останешься. Молодым. Старения здесь нет. И твои тебя таким и запомнят, – и, улыбаясь, хлопнул меня по плечу.
– Пожил вот мало только, это и обидно, – чуть позже добавил он.
– А я вот здесь уже пятый год «живу» и до сих пор пятьдесят семь. Под той берёзкой, – Михаил указал пальцем на пожелтевшую берёзу неподалеку от своей могилы, – Лариской зову, как жену.
– Пятый год здесь? – с непониманием спросил я, – а почему не в раю или куда там ещё после смерти попадают?
Михаил засмеялся.
Он достал из кармана смятую, чуть промокшую сигарету. Немного покрутив ее пальцами, прикурил от спички.
– Не куришь? У меня ещё одна есть. У соседа взял.
– Нет, – ответил я.
Затянувшись и выпустив дым, Михаил продолжил.
– Нет там ничего, Андрюха. Ни ада, ни рая, ни облачка того, на котором все летают. Видишь, какие люди-то наивные. И мы такие же с тобой были. Здесь вот конечный пункт, в этой ямке с крестиком. Всё гораздо проще, как оказалось.
Он затянулся ещё раз.
– И никуда ты отсюда уже не денешься. Привязан теперь навсегда. За территорию кладбища тоже не выйдешь. Тут и «живёшь».
