Был у нас во дворе один старик, дворником работал. Тихонович, или Тихоныч, как все его ласково называли. Любил молодежь наставлять. Что ни случись – у него обо всем история найдется. Вот и заслушивались, бывало, его и ребята, и взрослые.
Выйдет вечером во двор Тихоныч, сядет на лавку и рассказывает истории разные. Соседки соберутся и тоже слушают. Уважали все Тихоныча за его жизненный опыт.
– От моего соседа жена ушла. А он парень молодой, видный, – скажет одна старушка.
– У нас тоже такая была, еще до войны с братом моим гуляла. А как он на фронт ушел, она раз – и ко мне. В кино меня звала… Ну, я ей тогда и говорю: «Где же стыд-то твой, Лариса! Он же мой брат. Что это за хухры-мухры?!».
Нужно сказать, что «хухры-мухры» было его любимым выражением. Он так умел произнести эту присказку, что слушатели начинали хихикать или улыбаться. Вообще Тихоныч был дедом обаятельным, что называется, душа компании.
Когда он заболел, все ему очень сочувствовали. Врач Ирена Петровна приезжала к нему по два раза в неделю – делала какие-то уколы. А потом «Скорая» увезла Тихоныча в больницу. Оказалось, старику требуется операция на сердце. И никто не знал, переживет ли он ее.
Когда эта новость разошлась по двору, соседи назначили общее собрание по сбору средств и оплатили дорогостоящую операцию. Тихоныч вернулся на свой пост дворника. Понятное дело, только формально. Так-то мальчишку нерусского порядок наводить наняли, а Тихонычу поручили только наставлять его. Ведь старый человек, на лекарства деньги нужны, а работать не может. Да и пенсия у него маленькая, об этом все знают.
– Была бы больше, – жаловался старик, занимая неизменное место на лавке, – если бы у меня квартиру не обворовали да все документы не унесли. Тогда я бы, как все, надбавку за участие в войне получал.
– Тихоныч, а нам Ирена Петровна сказала, что у тебя с детства проблемы с сердцем. Ты как в армию-то попал?
– Тогда, понимаешь, многих брали, глаза на недостатки закрывали. А я сам пришел. Если сердце горит, как говорится, не беда, что оно больное.
Тетушки на лавке утирали платочками слезы под рассказы Тихоныча о войне.
А у него еще забот прибавилось: пришло ему письмо от брата. Писал он, что умерла его жена Софьюшка, некому теперь за ним ходить. А медсестра обходится дорого. Просил Тихоныча к нему на постоянное житье переехать в Ярославль.
– Ну, я ему и написал, чтобы он ко мне в Москву двигал. Только сам не доедет. Ему уже за девяносто перевалило, он уж двадцать лет как парализован. Ноги не ходят.
– Ой, что же вы молчали! У меня зять как раз в Ярославль собирается к сестре. Он может его перевезти. А вещи потом отправим, – говорит Тамара Олеговна.
– Спасибо, дочка, – трогательно опускает дед глаза.
Все вышло, как наметили. Переехал брат Тихоныча в Москву. Всем любопытно на старика взглянуть. А тут благодать – на первом этаже они живут, и все знакомство с Тихонычем водят. Вот и начали забегать в гости соседи. Особенно любопытные пожилые дамы. Юрий Тихонович был высушенным стариком с глубоко сидящими глазами под нависшими бровями. Рот его был тонким, и чувствовалась в его линии воля. Он уже плохо видел, но слух у него был отменный. При ясности ума это позволяло ему быть хорошим собеседником, правда, говорил он редко и неохотно. Разве что с Тамарой Олеговной сблизился за месяц, что провел в столице.
– Вы столько для меня сделали, спасибо большое, – хрипло и медленно произносил он порой.
