Наше время
Мягким ударом Бекки отправляла мячик по привычному маршруту: двенадцать футов до противоположной стенки, отскок – и обратно. В конце мячик терял скорость и плавно вкатывался под подушечку лапы. Бекки накрывала его, выжидала какое-то время и вновь отталкивала игрушку от себя, чтобы кареглазым взглядом проследить его путь: двенадцать футов, отскок, двенадцать футов.
В циклическом движении мячика было нечто завораживающее, гипнотизирующее. Хьюго Шелби, наблюдавший эту игру уже не первую неделю, знал, что именно притягивало внимание. Мягкая трава, устилавшая пол вольера, не была идеально гладкой, а сквозь вентиляционные отверстия в стекле струился слабый поток воздуха. Из-за этого мяч чуть заметно уходил от траектории, смещался на дюйм-два то вправо, то влево. Эти случайные едва заметные отклонения отличали игру Бекки от холодной точности маятников и беспристрастной математики планет – да и от любого другого движения в этом мире.
Бесчисленные экскурсионные группы вели себя настолько одинаково, что Хьюго мог сопровождать их без помощи зрения и слуха. Первые три-четыре минуты из отпущенных двенадцати визитеры жадно рассматривали Бекки и гулким шепотом высказывали впечатления. Из их кучного бормотания выбивалось нечто вроде: «какая синяя!», «мама, а правда», «да просто кошка», «а я читал», – и всякий раз группа косилась на издавшего возглас. Затем люди замечали, что Бекки целиком поглощена монотонной игрой с мячом, а их экскурсионное присутствие ровным счетом ничего не меняет в мировосприятии знаменитости. Тогда голоса становились громче и приобретали ощутимый оттенок досады. Кто-нибудь обязательно спрашивал:
– Это что же, она все время так?
И Хьюго отвечал, например:
– Сэр, Ребекка – весьма обстоятельная леди. Она оставит мяч в покое лишь тогда, когда добьется от него идеального поведения.
Или говорил:
– В пять пополудни мисс Ребекка прервет свои занятия для обеда, а затем немного вздремнет, если плотная пища наведет ее на раздумья.
Но вскоре, к середине посещения, экскурсанты впадали в легкий транс. Вопреки логике, их взгляды фокусировались не на Бекки, а на игрушке под ее лапой, провожали, следили, погружались в действо. Разговоры гасли сами собой, и когда на двенадцатой минуте Хьюго осторожно произносил: «Леди и джентльмены, время визита, к великому сожалению, подошло к концу», – его голос звучал чуждо и неуместно.
Пятидесятидвухлетний Хьюго Шелби, высокий и худой, как жердь, с благородной проседью в висках, походил одновременно на дворецкого и полковника гвардии. Он состоял смотрителем зоологического музея при Натуроведческом институте Бирмингема.
Ребекка была красивым, изящным животным, слегка напоминавшим ягуара. Ее ультрамариновая шерсть искрилась так сильно, словно состояла из тончайших стеклянных игл. Ребекка не была переборчива в питании, но предпочитала мясу и молоку песок с марганцовкой. Четыре часа в сутки она спала, остальное время посвящала игре с брызгами воды или скакалкой, или мячиком. Сородичей в земной фауне она не имела.
* * *
Кафе «Ромашка», дрейфующее на поверхности озера, имело неоспоримое достоинство: оно состояло из лепестков. Каждый лепесток представлял собой уютную кабинку с одним столиком, изолированную от остальных посетителей.
– Пять месяцев, доктор, – произнес полковник Хардинг, отставил кружку, вытер губы тыльной стороной ладони и веско повторил: – Пять месяцев. Это немалый срок.
– Я в курсе, полковник. Это на тридцать дней больше, чем четыре месяца. И?
– Что вы успели узнать об экземпляре?
– Еженедельно я шлю об этом отчеты своему начальству. По пути их перехватывает и читает также ваше начальство. Что-нибудь добавить?
