Он безумно любил вторую дочь, которая исчезла ровно пять лет назад, и белые розы. Последние любил так же сильно, как отец любит своего ребенка. Аккуратно и ненасытно. Он просыпался утром и первое, что он хотел видеть, были его цветы.
Дедушка Дайыр сидел у ворот и, задумавшись, провожал взглядом пролетающую над ним птицу. И сам улетал мыслями за ароматом свежей белой розы. В саду своих идей он был просто счастлив. Он сидел у ворот с утра до вечера и радовался чему-то. Довольное лицо говорило о том, что его мысли шушукаются, как молодые женщины в гареме. Солнце плыло и пряталось за грязной плакучей ивой. Когда все собрались ужинать, он отвлекся от своих мыслей, зашел в комнату и тихим голосом сказал:
– Я решил убрать ворота.
Все сидящие за столом выпучили глаза. Ни дочь, ни невестка не собирались ему что-то отвечать. Они знали, что это только начало.
– Опять началось, – буркнул младший сын Дайыра, Курбан, и вышел из комнаты. Не мог он нормально разговаривать. Ни с отцом, ни с людьми. Любая его фраза заканчивалась двумя-тремя словами. А его голос звучал так, будто в доме мычал злой бык. Длинный рост, черные кудрявые волосы и большой широкий нос делали его еще более грубым. Его жена молчала, чтобы не показывать, что она тоже нервничает, и продолжала усердно поправлять скатерть на столе.
– Куда собираетесь перенести их? – спросила Зейнеп, дочь Дайыра, с интересом, не выдержав долгой паузы.
– Ну на свое место. Где раньше была. Чуть-чуть где-то метр назад от прежнего места установим и поставим скамейку на улице.
– А раньше тоже была скамейка. Причем неплохая, не шаталась. Можно покрасить ее в какой-нибудь цвет и все.
Дайыр обиделся на дочь, взял топу1 и положил на макушку, закрывая блестящие части головы. А покидая комнату, гордо произнес:
– А я что? Впустую жизнь прожил? Спрашивать должен?!
Напоследок он откашлялся, после чего в комнате воцарилась томительная тишина. Дайыр не спеша ушел в свой сад, в свой музей воспоминаний. Место под виноградником, где он раньше сидел с женой и проводил счастливые вечера, было тем местом, где он чувствовал себя счастливым. Там он встречал в жаркие летние дни солнце и провожал. Особенный запах того времени ощущал в своей памяти Дайыр. Один раз он заставлял его вспоминать прошедшие дни и задумываться, в другой – наполнял его глаза слезами от прошлых ошибок.
Сейчас даже пятилетняя внучка Айпопо понимала, что у него душевное неспокойствие. То, что он двигает дверь во дворе с одного места на другое и меняет ее не первый раз, знала вся улица. И каждый раз он менял размер ворот, материал и цвет.
– Даже хамелеон не так часто меняет цвет. И какой будет на этот раз? Зеленый, коричневый были и голубой тоже. Какой еще? Давайте лучше радугу нарисуем, и вы не будете меня больше беспокоить? А? Землю надо готовить к весне, а не вот этим заниматься, – возмущался младший сын, приближаясь к отцу, и его лицо сильно побелело.
Дайыр, прислонившись к опоре-шпалеру из дуба, которая держит виноградное дерево, стоял под дождем. Именно в дождливую погоду он не чувствовал себя одиноким. И эти последние снего-дождевые февральские дни давали ему надежду жить. Жить и чувствовать, что не он один плачет. Бог вместе с ним. Ничего не радовало его кроме дождя. Земля без зелени, деревья без листьев и сыновья дрянные. Родной брат тот еще козел, а дочери какие-то непутевые.
Наступил новый день, и Дайыр был готов приступить к работе. Невестка Зарина с дочерью Дайыра Зейнеп сидели за столом и продолжали есть давно остывшую еду. Детей дома не было. Их еще в начале января отправили к своим бабушкам и дедушкам. Сын Зейнеп Жамгырчы, которому исполнилось недавно 13 лет, был у тети по отцовской линии. Он туда часто ходил развеяться и там же учился ремонтировать машины. Все понимали, что ему сложно с дедом, с его характером. Иногда он не выдерживал. Он учился в школе три дня в неделю, а в остальные дни выполнял прихоти деда, слушался его, не бунтовал. Тогда его школьная сумка не двигалась с места, как стояла за старым шкафом, так и стояла, покрываясь пылью.
