Барсик был в настроении, сегодня он ел гораздо лучше.
Андрей раскрутил вентиль до упора и навис над прозрачным колпаком. Темная пена в цилиндрическом баке ворочалась и толкалась, словно кого-то подгоняла. Это напоминало очередь за бесплатным супом и одновременно – сам суп, который варят дети из листьев и песка. Пена бурлила, выплескивала на позолоченные стенки какие-то комья и ввинчивалась в центр – туда, где, по представлениям Андрея, у Барсика был рот.
Эльза Васильевна не обманывала: воронка в баке закручивалась против часовой стрелки. Андрей обошел стеклянный колпак и обнаружил, что от места наблюдения ничего не зависит. Откуда ни смотри – везде получится против часовой. Раньше это ему и в голову не приходило.
Убедившись, что Барсик справляется, Андрей взялся за четвертую ручку. Четвертую трубу, резервную, он открывал редко, и вентиль успел закиснуть. Для того чтобы его сдвинуть, Андрею пришлось дернуть изо всех сил.
Загустевшая пробка туго выдавилась из горловины и, плюхнувшись в супчик, раскидала по стенкам бурые кляксы. Андрей отшатнулся и, хотя кляксы остались на внутренней поверхности колпака, машинально огладил лицо – кажется, не забрызгало. Стекло стеклом, а умыться Барсиковой пищей было бы неприятно.
– Эй, Белкин! – крикнула в ухе таблетка радио. – Белкин, что у тебя?
– Ничего, – буркнул Андрей. – Нормально всё.
– Где ж нормально? – опять крикнул Чумаков. Он редко говорил тихо и еще реже называл людей по именам. – Какой нормально, когда у меня давление падает!
– Я четвертый канал запустил.
– А чудовище не подавится? Думаешь, сожрет?
– Думаю, съест, – холодно ответил Андрей.
– Ну, гляди… значит, сожрет? – бригадир уловил его обиду и не отказал себе в радости обидеть Андрея еще раз. – Значит, у твоего гада аппетит прорезался? Это магнитные бури. Монстр их чует.
– Вам виднее.
– Чи-во-о?! – с угрозой протянул Чумаков.
– У вас образование, статус высокий, – невозмутимо сказал Андрей. – А я что?.. Я так…
– Статус, верно, – с достоинством заметил бригадир. – У тебя сколько в этом месяце?
– Семьдесят пять баллов.
– В прошлом больше было, а? – спросил он якобы сочувственно.
– Было, – покорно отозвался Андрей. – А теперь меньше.
– Опускаешься, Белкин. На самое дно опускаешься.
– Опускаюсь, – подтвердил он и кивнул, как будто бригадир находился не в аппаратной, а здесь, в одной камере с Барсиком.
– Ну то-то. Не нарывайся, Белкин.
Сделав длинную воспитательную паузу, Чумаков дал «отбой», но прежде чем отключить микрофон, сказал по обыкновению громко:
– Эти черы совсем распустились.
Других собеседников у бригадира не было – в аппаратную, как и в камеры, посторонние не заходили, и фраза предназначалась исключительно для Андрея.
Андрей догадался, но стерпел. Не впервой. А если б и не стерпел – что тогда?.. С его семьюдесятью пятью баллами куда еще податься? И так выгнать могут. На конвертере ценз, не ниже семидесяти двух. Семьдесят один – это уже всё. Это уже метла или скребок, в зависимости от времени года. Желтые сапоги, желтая роба и форменная кепочка. И дети специально мусорят там, где ты недавно подмел. До семидесяти одного Андрей еще не падал, но и про кепочку, и про детей знал – соседи рассказывали.
