…Он приоткрыл один глаз, и осторожно высунул подбородок из-под одеяла. Глаз медленно съехал на циферблат настенных часов. Стрелки показывали восемь. Августовское утро было не по-летнему свежим, и из приоткрытой форточки тянуло совсем не лёгкой прохладой. Прохлада не бодрила – и вставать не хотелось. Не хотелось даже сладко потянуться, лёжа в постели. К легкомысленным нежностям и физкультурному задору не располагал не столько фактор восьми часов, сколько думы, которые нагрянули сразу же, как приоткрылся второй глаз.
– Миша, ты уже встал?
Голос жены привычно доносился откуда-то из-за двери, с просторов роскошной президентской квартиры. Услышав этот голос, по обыкновению властный и требовательный, он болезненно поморщился – но, «по-русски пожелав» бодрящей прохладе в комнате, тут же выбрался из-под одеяла. Опустив ноги на пол, он привычно нащупал «родные» тапочки.
– Ты не забыл, что у тебя сегодня – ответственный день?
Напоминание не прибавляло оптимизма: супруга не преувеличивала насчёт ответственности – а та не сулила ничего приятного.
– Встал, Раиса Максимовна… И не забыл.
Тяжёлая хозяйская поступь жены стала глуше – и он принялся неспешно одеваться к завтраку. Формат «заочного» общения супругов не удивлял – и не только их, но и всех посвящённых. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна Горбачёвы – а это их диалог подслушивали стены «высокородной» квартиры и те, кому это было положено по службе – давно уже спали раздельно. Как только супружеская обязанность была исполнена и принесла плоды – в количестве одного и в виде дочери – Михаил Сергеевич уже не смел домогаться у жены физической близости. Правда, он и прежде не слишком её домогался. Ему хватало и духовной близости – и это было главным в отношениях супругов.
При всей своей бесспорной «подкаблучности», Михаил Сергеевич не был классическим подкаблучником. Нет, соответствуя классическому образу, он до смерти боялся жены. Но, в отличие от классики – и дополняя её – он ещё и боготворил Раису Максимовну. С самого первого раза, когда Миша, первокурсник юрфака МГУ, увидел Раю – активистку-второкурсницу, он преклонился перед ней «так искренно, так нежно», что и подумать не мог о чём-то большем, кроме платонического внимания к себе.
За время «продвижения по службе» – а лишь так и можно было охарактеризовать пребывания Горбачёва в партии – над Михаилом Сергеевичем сменилось много начальников: Кулаков, Ефремов, Казначеев, Брежнев, Суслов, Андропов, Черненко. Они были разные, эти начальники, но по степени влияния на подчинённого ни один из них не мог сравниться с «начальником номер один»: Раисой Максимовной. Даже трепетал перед ними Михаил Сергеевич по-разному.
Так, «начальство от КПСС» Горбачёв боготворил по уставу. Нет, не по Уставу КПСС: по неписанному уставу партийной номенклатуры. Этот «устав» дозволял изворачиваться, маневрировать, выставлять себя много лучше «оригинала». Иначе говоря: «продвигаться по службе». Это было не только в порядке вещей, но и «модус вивенди» каждого нормального чиновника от КПСС. Больше того: иное поведение вызывало недоверие к товарищу, вплоть до подозрений в его недостаточной партийности. И Михаил Сергеевич усердно соответствовал «нормам морального кодекса» – пусть и не строителя коммунизма. Для этого ему даже не пришлось напрягаться: всё «ингредиенты» чиновника были у него в крови.
С Раисой Максимовной такие номера не проходили. Она знала Михаила Сергеевича, как облупленного, и в любом наряде – хоть ортодокса, хоть демократа – он всегда был перед ней голый. Да Михаил Сергеевич и не пытался «рядиться» перед супругой: это было и бесполезно, и неразумно. Большую часть своей жизни он прожил её умом – и это обстоятельство его нисколько не угнетало. Напротив: статус подчинённого являл собой облегчение и даже благо, поскольку избавлял от необходимости думать самому. В отличие от Раисы Максимовны, Михаил Сергеевич не генерировал собственных мыслей: в этом отношении Господь его серьёзно обделил.
