Запертые

Незнакомец касается ее спутанных волос, проводит ладонью по закрытым глазам, прикасается ко лбу. Сжимает в объятиях, но не чувствует тепла. Прикладывает ухо к ее груди: сердце не бьется.

– Ты не можешь уйти! Я не позволю, слышишь? Ты должна жить!

Глухой голос заглушает раскат грома. Чернильную ночь пронзают вспышки молнии, веет холодом и безысходностью. Капли дождя врезаются в лицо мужчины, пропитывают влагой одежду, холодными ручейками стекают по телу. Дрожащие губы едва шевелятся:

– Ты не можешь уйти…

Еще одна вспышка пронзает темноту, заунывно воет ветер, словно поет погребальную песню, черные листья тревожно шелестят. Мужчина продолжает упрямо брести по бездорожью; ботинки вязнут в грязи, кровь перемешивается с дождем и бордовыми каплями падает к ногам.

– Не в этот раз, – еле слышно говорит он. – Не в этот раз!

Бережно опускает возлюбленную на ствол упавшего дерева и кладет свои руки на ее грудь. Переплетает пальцы. Закрывает глаза. И с губ срываются запретные слова, по звучанию напоминающие латынь.

Vertire et mi.

Минута. Еще одна. Ожидание как пытка. Наконец под пальцами начинает струиться яркий свет, расползается по телу причудливыми узорами. И чем больше окутывает ее, тем слабее становится. А она сильнее. Еще чуть-чуть – и откроет глаза…

Наконец слабые пальцы сжимают его плечи, словно моля ответа.

– Все в порядке, – говорит он, глядя любимой в глаза. – Все хорошо.

– Где мы?

Тихий голос шелестит, вторя шуму дождя. Кажется, даже гром утихает, боясь помешать разговору.

– В безопасности. Просто доверься мне…

И уже через мгновение визг тормозов рассекает воздух, а свет фар прорезает темноту. Со всех сторон мечутся крики:

– Вызовите скорую! Всех, кого можно! Страшная авария…

– Вряд ли там кто-то выжил, машина сильно покорежена.

– Да, шансов нет, но медики уже едут…

– Да что медики, тут МЧС нужен! Тело надо как-то извлечь…

Он стоит в стороне и пристально следит за происходящим. Никто не обращает на него внимания. Люди проходят мимо, будто его не существует, словно этот некто, закутанный в плащ, – иллюзия, фантом, вымысел… А, может, его действительно нет?

Однако деревья продолжают перешептываться, а ветер протяжно воет, унося слова: «Vertire et mе».

Вайалена парила над землей, не ощущая ни ветра, ни влаги. Туман вился за нею серебристым шлейфом, вплетался в волосы, окутывал коконом. Она и сама была туманом – белесым, сияющим в этой темной ночи без единого проблеска света. Голые ветвистые истуканы, напоминающие деревья, не шевелились под порывами ветра, стояли грозно и молчаливо, будто каменные.

Приблизившись к одному из них, она приняла человеческий облик и прикоснулась к шершавой ветке.

Говорят, есть мир, где все вокруг – живое. Вместо высоких коряг – раскидистые деревья, на которых цветут нежные цветки и шелестят листья, умеющие менять цвет. Весной и летом они – зеленые, осенью – желтые и красные, а зимой на голых ветках лежит пушистый белый снег. В том мире благоухают цветы, радуга искрится после дождя, утренняя трава умыта росой и можно ходить по ней босиком. А если подставить солнцу лицо, его лучи ласково прикоснутся к коже. Времена года неизменно сменяют друг друга, как и день чередуется с ночью…

А еще говорят, что на ту планету Господь перенес частичку Рая и отдал ее людям, но те ее губят. Сколько времени успеет пройти до того, как эта частичка станет похожей на Никтис? На планету, вращающуюся вокруг черной дыры? Где нет ничего, кроме вечной тьмы, дождей, туманов и вот этих безобразных больших коряг?

Когда-то Вайалена была смертной, но в сознании не осталось ни одного воспоминания с тех пор, как она стала никти. Темные ассасины очистили ее память от всего, что могло помешать работе. Ей известно лишь то, что она долгое время находилась в Аду за тяжкие грехи, а потом никтисы выкупили ее душу и сделали убийцей. Не забылись лишь ощущения: жгучая боль, когда сгорала кожа, и раздирающий горло крик; отчаяние и беспомощность от понимания того, что никто и ничто не спасет, что невозможно сбежать от безжалостных палачей, упивающихся муками грешников. Им все мало и мало, поэтому они продолжают заманивать в свои пылающие котлы других смертных, для которых земные удовольствия важнее единения в вечности с Творцом.