Драгоманы, чичероне, толмачи, интерпретаторы, переводчики – у нас много имен. Мы помогаем людям общаться. И наши длинные языки свешиваются из наших ртов до колен.
– Вы кто по профессии? – спрашивают меня.
– Офисная крыса.
– Кто, кто?
– Офисная крыса.
Из всего перечисленного выше множества названий моей профессии мне лично не нравится ни одно. В основном я сижу в офисе у компьютера. Так как же мне себя после этого называть?
– А точнее? – настаивают незнакомцы.
– Я переводчик.
– И что же вы переводите?
– В основном бумагу.
Это чистая правда, ибо львиная доля контрактов, деловой переписки и инструкций, над которыми я просиживаю днями, идет в мусорную корзину.
– А какие языки вы знаете? – не унимаются доброхоты.
– Я никаких языков не знаю.
– То есть?
– Я работаю на трех языках.
Это профессиональная обида всех переводчиков. Знать можно все что угодно. Мы все, например, знаем ядерную физику. Мы учили ее в средней школе. Но это вовсе не означает, что нам можно доверить лабораторию в Дубне. Знать и работать – понятия, которые не имеют между собой ничего общего.
– И на каких же языках вы работаете?
– На английском, итальянском и финском.
– Интересно…
По-разному бывает. Профессия переводчика малооплачиваема и бесславна. Но помогает набить чемодан памяти диковинными житейскими историями, способными снискать вам в старости славу барона Мюнхаузена. Вот лишь несколько из них.
Шведы приехали! Шведы! Партнеры, голубчики, кормильцы! Мы сидим в кабинете директора нашего торгового холдинга – моего непосредственного шефа.
– Ларе! Эрик! – фальшиво радуюсь я, кривя рот в улыбку, которая должна казаться добросердечной.
Хотя, по правде говоря, добросердечность давно закончилась. Слезы умиления обсохли на щеках. И разговор предстоит не из легких. Шведский партнер хочет найти следы своих денег, вложенных в наш холдинг. Совместный проект реализуется уже семь лет, но так и не заработал. Последний конфуз вышел с подачей пара, необходимого для технологического процесса. Специально закупленный для этих целей в Швеции котел таинственно исчез в позапрошлом году прямо с охраняемого склада предприятия, куда скандинавы вложили свои денежки. Шведы долго искали объяснение сему феномену, но к разумному выводу так и не пришли.
К счастью, спустя почти два года после похищения котла, когда они впервые забили тревогу, на складе уже не осталось ни одного очевидца этого происшествия. Кладовщиков и грузчиков меняли не реже одного раза в квартал. И шведы, таким образом, застали там уже седьмое или восьмое поколение, никак не отвечавшее за дела предшественников. Как говорится, не сторож я брату своему…
Помню, как-то мы с Ларсом приехали на склад часов в десять утра, но никого там не застали, кроме сторожа.
– Часикам к двенадцати соберутся, – уверил он нас.
Мы сели в машину и стали грызть орешки. Действительно, к полудню на дорогих иномарках начал съезжаться народ.
– Эти люди приехали сдавать ягоду? – не понял швед.
Дело в том, что организованная нами со шведами фирма должна была заниматься закупом у населения дикорастущих ягод. Собственно, для их последующей переработки в варенье и джемы как раз и требовался пар от котла.
– Нет, нет, это наши кладовщики, – уточнил я.
Швед удивленно заморгал глазами. Очевидно, он просчитывал, сколько же ягод надо было закупить, чтобы так щедро раскормить кладовщиков. Получилось очень много.
В середине первого у нас закончились орешки. А в начале второго на монструозном джипе подрулил Анатолий Степанович, директор. В отличие от кладовщиков, которые не обратили на нас решительно никакого внимания, он знал Ларса в лицо и с распростертыми объятиями кинулся к нашей машине:
