К ЧИТАТЕЛЯМ.
Писать биографию – дело неблагодарное.
Во-первых, кому интересны твои частные переживания?
Во-вторых, складного повествования никогда не получается: главное видится издалека, твои воспоминания внутри, а ты еще глубже – внутри них. Поэтому выбрать объективно важное – крайне тяжело, почти невозможно.
Много лет назад, еще работая редактором женской газеты, я начала записывать короткие истории, связанные тем, что для мужчин остаётся за кадром, а для женщин является постоянным фоном событий – одеждой.
Получилось странное: оказывается, платья – их эволюция, происхождение и даже фасон – являются той самой суровой ниткой, на которую эпизоды судьбы нанизываются легко и естественно, раскрывая и время, и характер, и корни, и судьбу.
Эти записки долго лежали просто так, но, похоже, пришла пора приводить их в порядок.
1. МАТРОССКОЕ ПЛАТЬЕ.
Это платье мама мне пошила мне специально для поездки с бабушкой в Курскую область, село Архангельское, к одной из ее сестер. Для первой и единственной моей поездки с бабушкой вообще куда-нибудь.
Платье было из алого сатина с белым отложным воротничком «а-ля юнга» и галстуком-бантиком. Очень красивое, прямо модельное – если можно считать моделью ребенка о четырех годах.
До Курска мы ехали на автобусе, а потом – на подводе до бабы Любы. По малолетству у меня мало воспоминаний осталось от той поездки, но все словно нарисованные фломастером – очень яркие и короткие.
Подвода – это большая телега с сеном. На сене – какие-то кожухи, на кожухи закинули меня. И вот я еду: провалилась в ямку в сене, наружу торчит только башка в панамке, сено пахнет горячо и сухо, голые ноги колет сухая трава и какие-то репяхи. Я смотрю вниз – и вижу лоснящуюся лошадиную задницу, из которой время от времени вываливаются черные кругляши. Меня завораживает это зрелище.
Дом бабы Любы, черной платьем старой девы, такой же, как она: мрачный, бревенчатый, ничем не обшитый и некрашеный. На окнах – белые занавески на шнурках, простые как наволочки. Забора вокруг дома нет, зато есть крапива – разлапистая, в два моих роста.
Баба Люба – такая же маленькая и сухая, как моя баба Липа, при фартуке и белом платочке, завязанном «домиком» – через лоб, под горло и назад.
Меня посадили на кожаный черный диван со злыми пружинами и прямой спинкой и ушли по своим важным делам. Позже я обнаружила, что на этом одре категорически не держалась простыня, и утром я просыпалась, прилипши ногами и попой к гладкой противной поверхности.
Рядом – тяжелый дубовый стол, на котором тарелка с хлебом, сахарница и глиняный кувшин с молоком – то парным, то кислым. Противны оба варианта, но выбора нет. Это мой завтрак. Вечером в качестве десерта добавляется вареная картошка и огурцы с грядки. Другой еды я не помню.
…Всего у моей бабушки Олимпиады, а во крещении Агриппины, было восемь сестер. В 1905 году мой прадед, чистый еврей, владелец бакалеи на Невском, спасаясь от беспорядков, посадил весь свой выводок и жену Сару, беременную моей бабушкой, на подводу и вывез из Питера в Курскую губернию.
По дороге «потерял» метрики, в Архангельском с божьей помощью крестился и стал «барышником» Фёдором – безземельным крестьянином, который ездил с ярмарки на ярмарку, перепродавая всякую мелочевку.
Всех дочерей выдал замуж исключительно за русских пролетариев, снабдив немалым приданым золотом.
Благополучно пережил революцию, раскулачен по безземелию не был, тихо там же и помер вслед за женой.
Бабушка моя по местному обычаю сначала была нянькой у племянников, жила у всех сестер поочередно, а потом ее выдали замуж за двухметрового столяра-краснодеревщика Ивана Ивановича Анненкова, которому она стала второй женой. Первая, любимая Наташенька, умерла родами.
