Июль слоновьей тушей навалился на город, дыша в лицо зноем. На боках переполненных трамваев, завязших у светофора, вскипало солнце. Перекресток взрывался гудками и руганью, металлический скрежет больно отзывался в ушах; над улицей плыл запах горелой резины. Теодор шел прогулочным шагом, и поток прохожих болтал его, как морская зыбь буек. Лысина побагровела, горячие подтяжки врезались в плечи, раскаленный костюм, казалось, весил целую тонну. От едких капель пота щипало глаза и запотевали очки, но Теодор упрямо продолжал ежедневную прогулку к порту.
У входа в Морской Банк, из которого в одуряющую жару улицы волнами вырывалась прохлада, Теодор прислонился к блестящим перилам и отер лоб. Ожидая, когда дыхание уймется, он рассеянно поглядывал на людей, проходящих в стеклянные двери. Помахал рукой швейцару – тот вежливо поклонился в ответ, но в его кивке Теодору почудилось неодобрение. Без всяких приемов чтения мыслей он знал, о чем думает этот усач в галунах: вот человек, который мог бы сделаться даже помощником директора, если бы постарался, да вот несчастье со сбежавшей невестой подкосило. Ни должности, ни семьи, лишь казенная квартира да сварливая домработница. Швейцары всё знают, с досадой подумал Теодор. Тридцать лет безупречной службы и слабое здоровье – достаточный повод выйти на пенсию. Зачем примешивать Алису? Он потер вспотевшую грудь, прислушиваясь к суматошным ударам сердца, и покосился на швейцара.
Что-то однообразно и беспокойно зудело в ухе – в грохот улицы вплеталось тихое бормотание. Теодор заворочал головой и расплылся в изумленной улыбке. Под каменной стеной банка, у лужицы, натекшей из кондиционера, сидела белая собака в колпаке с обтрепанным помпоном. Теодор не мог взять в толк, как не заметил ее раньше. На собачьей шее болтался замусоленный гофрированный воротник, бок перепачкан мазутом и тиной. Капли конденсата оставили темные дорожки в густой шерсти, пожелтевшей от пыли. Рядом стояла коробка, оклеенная обрывками афиш.
– Дайте монетку, дайте монетку! – бубнила собака, уставившись в асфальт и мерно раскачиваясь.
Теодор сделал пару шагов в сторону и застыл посреди людского потока, склонив голову и рассматривая собаку с видом знатока. Его тут же сильно толкнули в плечо.
– Извините! – воскликнул Теодор, прижимая пухлую ладонь к груди и пытаясь увернуться от нового столкновения.
– А, ч-черт… Ничего-ничего, – пробормотал прохожий на бегу. Проходя мимо собаки, не глядя швырнул монету. Собака не отреагировала – лишь колыхнулся помпон на колпаке. Теодор поддернул брюки и грузно нагнулся, уперев руки в колени. Он разглядывал пса, пытаясь сообразить: кукла перед ним или настоящее, идеально выдрессированное животное. «Дайте монетку, дайте монетку», – бормотала собака: глаза прикрыты белесыми ресницами, голова качается, как у китайского болванчика. Теодор выпрямился, растирая поясницу, и огляделся в поисках хозяина.
На всей улице нашелся один-единственный человек, спокойно стоящий на месте, – швейцар, ни капли не похожий на владельца циркового пса. Теодор прошелся по тротуару, высматривая афиши, и вернулся ко входу в банк. Стараясь выглядеть праздно, поднялся по широкой лестнице и остановился у дверей.
– Ох, и духота сегодня, – сказал он, – весь взмок. Швейцар солидно кивнул:
– Говорят, это какие-то пятна на Солнце. Затмение скоро, вот и жарит.
– Хоть из кожи выскакивай, – заметил Теодор. – Нам еще хорошо, а как собакам, например?
– А, заинтересовались собачкой? – усмехнулся швейцар. – Давно сидит, гнал – не уходит… Хотел полицию вызвать, да все-таки Божья тварь, пусть себе…
– А хозяин где? – с напускной безразличностью спросил Теодор.
– Не видел. Сама пришла, с коробкой в зубах. Так и торчит здесь – не кормлена, не поена. Таких хозяев в кутузку! – сплюнул швейцар. – Хотя, может, там и сидит, за бродяжничество…
