Его разбудили звуки движущегося корабля – поскрипывание шпангоутов, ноющие вздохи полных парусов, внезапный треск блоков от рифления, резкие команды и грохот сапог по палубе прямо над головой. Море постоянно атаковало крошечное по сравнению с ним судно ударами волн в нос. Корабль со стоном взбирался на одну волну, потом неуклюже переваливался с борта на борт и встречал удар следующего вала…
Шесть долгих недель Джей засыпал и просыпался под это непрерывное назойливое грохотанье, и теперь оно казалось ему знакомым и успокаивающим. Эти звуки означали: маленький кораблик храбро идет вперед, через ужасающие пространства ветра и воды, все вперед на запад, не теряя веры в то, что где-то там впереди должна быть новая земля.
Иногда Джей воображал себе путь корабля с высоты птичьего полета, так, как его могла бы видеть чайка. И тогда ему рисовалась бесконечная пустыня моря, а на ней хрупкое суденышко, в сумерках зажигающее огни и доверчиво идущее вперед, туда, где они в последний раз видели солнце.
Он отправился в путь, пережив глубокое горе. Он бежал от этого горя.
Он все еще видел во сне жену, и эти сны были яркими, радостными, поразительно реальными. Ему постоянно снилось: она пришла к нему на корабль и, смеясь, жалуется, что не было никакой особой нужды пускаться ему в плавание, не нужно было ему убегать в Виргинию одному, потому что – посмотри! – вот же она, здесь, на борту. А все, что случилось, было просто игрой – чума, долгие дни умирания, искаженное горем мертвенно-бледное лицо их дочери, – все это было майской забавой, а теперь Джейн снова здорова и сильна. Когда же они отправятся домой?
Но потом ужасающий шум и треск корабля будили его, Джей накрывался с головой отсыревшим одеялом и пытался цепляться за свой сон, в котором была Джейн и в котором он был уверен: она жива и все хорошо.
Это ему не удавалось. Ему приходилось признать суровую правду. Джейн была мертва, его предприятие наполовину обанкротилось, его отец цеплялся за дом, садовый питомник и коллекцию редкостей благодаря старому доброму союзу удачи и любви друзей. А Джей играл роль избалованного сына – сбежал, называя свой поступок смелым шагом, шансом на то, чтобы снова разбогатеть. Зная, что это всего лишь побег.
На первый взгляд это был не тот побег, который мог вызвать зависть. Дом в Ламбете был прекрасен, стоял на собственных двадцати акрах сада-питомника и был знаменит во всем мире своей коллекцией редкостей.
Отец Джея Джон Традескант назвал дом Ковчегом и поклялся, что, какие бы бури и шторма ни потрясали страну, которую король, церковь и парламент пытались вести в разных, и зачастую прямо противоположных, направлениях, в этом доме семья будет в безопасности.
Там было с полдюжины спален, большой зал для редкостей, столовая, гостиная и кухня. Маленькому сыну Джонни предстояло все это унаследовать, и его старшая сестричка Фрэнсис уже сейчас умела настоять на собственных правах. И все эти богатства Джей променял на одноместную койку в пять футов четыре дюйма длиной, встроенную в сырую стенку корабля.
Там не было места, чтобы сесть. Его еле хватало, чтобы повернуться. Ему приходилось лежать на спине, глядя на обшивку койки и чувствуя мощное движение волн, попеременно то поднимавших, то опускавших корабль как простую дощечку, которую швыряет океан. Джей чувствовал, как справа от него, сразу за наружной обшивкой корабля, волны плещут о борт, и слышал шепот журчащей воды.
