Земля незнаемая
О Русская земле! Уже за шеломянемъ еси!
Зима была малоснежной. Злая поземка вилась по невысоким вылизанным сугробам, срывала фонтанчики колючего снега, раскачивала сухие травы. Маленькое негреющее солнце лениво всползало на ярко-голубой небосклон. Морозный ветер жестоко стискивал лицо, от него слипалось в носу и перехватывало дыхание.
Трое взлетели на гребень невысокого холма, спешились, прячась за молодым сосняком. В распадке лежала деревня – домишки из кривых дубовых бревен, очеретяные крыши, скудные дымки из волоковых окошек.
Один из троицы, совсем молодой еще, скуластый, черноглазый с остренькой, тщательно подбритой бородкой, сдвинул на затылок рысий треух, подобрал полы стеганого дорогого халата и полез в неглубокий сугроб. Осторожно выглянул из-за лапника и тут же возвратился. Тщательно сбил снег с войлочных расшитых сапог, повернул к спутникам смуглое лицо с красновато-коричневыми плитами здорового румянца, белозубо ухмыльнулся:
– Айда подразним урусов – и легко взлетел в седло аргамака.
У колодца всадники остановились и, не спешиваясь, стали задирать баб, набиравших воду. Молодой, маслено блестя глазами, дразнил крепкую голубоглазую молодку в расшитом кожухе:
– Эй, девка, поехали со мной. Любить тебя буду, золотом обвешаю, мясо каждый день кушать станешь, любимой женой тебя сделаю!
Та сердито сплюнула:
– Тьфу ты, нечисть, басурменин треклятый!
Подхватила ведра, но не ушла, встала в сторонке – разбирало любопытство.
Вылезшие из избенок мужики задумчиво смотрели на всадников, тихонько переговаривались.
Один из них могучий, кряжистый с лицом словно дубовое корье, прищурил остренькие глазки:
– А знатная у кипчака сабля – вся в серебре. Да и кони на загляденье, вот бы продуванить. Филипп, ты сходил бы за рогатинами.
Филипп, здоровенный нескладный дылда, с красной, словно обваренной рожей и торчащими из-под пояркового колпака патлами, просипел:
– Сходить недолго, да ведь они ждать не станут – перебьют как куропаток.
– Ништо, мороз здоровый, тетивы мигом полопаются.
– Эх ты, темнота. Сразу видно – пришлый. Они их в бараньем сале вываривают, никакой мороз не страшен. Да и у князя нашего семь пятков на неделе, да все разные. То воюет с ними, то братается. Намедни опять двух половчанок в наложницы привез. Тронь этих, завтра шкуру с тебя спустят. Давно ли Рюрик Киевский у Долобска нашему княженьке сала за шкуру залил, едва со своим дружком поганым Кончаком ноги унес.
Маленький мужичонка, утерев нос рукавом, проговорил с опаской:
– Вы бы, братья, того… Поосторожней. Дойдут до тиуна такие речи…
Филипп пренебрежительно глянул на него:
– Кроме тебя и донести некому. И прозвище у тебя верное “Болтай ногами”, так и смотришь как бы сбегать да нашептать на кого. Гляди, загнем салазки, света белого не взвидишь.
Половцы, заподозрив неладное, тронули коней. Молодой вытянул плетью деревенского дурачка Агашку, торчавшего посреди дороги, обернулся, крикнул:
– Травка подрастет – приеду за тобой, девка. Жди!
Захохотав, гикнул и троица мгновенно исчезла в сполохах бешеной поземки.
Тогда въступи Игорь князь въ злат стремень
И поеха по чистому полю
Солнце ему тьмою путь заступаше;
Нощь стонуще ему грозою птичь убуди,
Свист зверинъ вста…
Дубрава тонула в предрассветном сумраке. В верхушках деревьев осторожно пролетел ветерок, залопотали листья. Угасающие угли костра спрятались под пушистым пеплом, остро потянуло смолистым дымком. Высоко в ветвях неожиданно громко застонала горлинка. Часовой, опираясь на копье, охваченный тяжкой дремой, вздрогнул испуганно, поспешно протер глаза. На покатом лугу паслись стреноженные кони, коноводы, негромко переговариваясь, грелись кипяточком. Кто-то, со сна взлохмаченный, выбрался из груды спавших вповалку, спотыкаясь, поплелся за кусты, присел на корточки.
