– Еще! – уже в который раз потребовал я, с грохотом ставя пустую дурно пахнувшую кружку на замызганный, потемневший от пролитого маслоголя стол.
Официант не торопился, и я с ненавистью вперил взгляд в кружку, словно требовал не наполнить ее, а испепелить. Глаза приблизили изображение, показав крохотные, не толще волоса, щербины на гладкой поверхности стекла. Когда кружку вновь наполнили мутной маслянистой «Техникой-8», я расслабился и откинулся в мягком кресле.
Напротив меня за столом кто-то похрустывал мясными стружками. Сквозь хруст неразборчиво донеслось:
– Вот нам сейчас недоступна единая открытая нейросеть. А как думаешь, если бы мы выиграли во второй планетарной войне, мы бы уже пользовались ею?
Когда до Земли добралась весть об открытии бесценных марсианских металлов – источника бесконечной энергии, мы отложили междоусобицы и справедливо потребовали своей доли ископаемых. Переговорным ракетам марсиане ответили энергетическим импульсом, тряхнувшим наши спутники. Когда же в праведном гневе мы направили в космос весь разрушительный ядерный потенциал Империи, новый импульс, теперь несравнимо более мощный, обезвредил всю нашу гордость и смешал нас с грязью, из которой мы к настоящему времени были выведены твердой рукой эволюции.
Я перевел взгляд на говорившего, пытаясь понять, кто же это. Один мой глаз прищурился. Восприятие сработало успешно, и внутренний голос сообщил:
«Геннадий68917071».
– Гена! – вспомнил я друга и повеселел. Старый добрый Гена! Сколько раз вот так, переливая сброженные маслоголем пустопорожние мысли, сидели мы в уютном «Гараже».
«Гараж 2102» – так назывался наш с Геной любимый кабак. Была здесь своя особая уютная атмосфера: мягкий приглушенный свет, толстые закопченные стекла, потемневшие от времени столики искусственного дерева, какие сейчас мало где можно сыскать. Постояльцы не менялись, а приветливый кабатчик уже давно стал нам другом, от которого у нас уже не осталось тайн. Когда-то мы собирались обойти все девять тысяч «гаражей», чтобы выбрать победителя, удовлетворяющего нашим невзыскательным гастрономическим вкусам, но он определился уже на третьей тысяче, и эта единственная цель была вычеркнута из моей жизни.
Однако я был не настолько пьян, чтобы согласиться с наивным воззрением друга.
– Определенно нет.
Гена в изумлении перестал хрустеть и уже более разборчиво произнес:
– Но ведь мы и сейчас через базы данных можем видеть чужими глазами и слышать чужими ушами. Так не лучше ли каждому стать мобильной базой данных, имеющей доступ к событиям, касающимся всех людей?
– Люди слишком большие эгоисты, чтобы обрекать себя на симбиоз. Наш образ жизни – паразитизм. Где-нибудь в прогрессивной Андромеде, вдали от родной колыбели единство умов мне еще представляется возможным, но не у нас. Никогда. Сейчас, в узловой нейросети, ты в любой момент можешь оборвать поток исходящей информации, а в открытой нейросети такой возможности нет. Вот ты бы хотел, чтобы я знал все твои мысли, даже самые сокровенные, которые ты всю жизнь прятал и прячешь от самого себя?
– Но ведь я смогу их удалить? – он нахмурился.
– Не сможешь. Твой мозг – общий мозг, твои мысли – общие мысли, и наоборот.
– Нет, я так не хочу, – поспешил возразить Гена.
Маленькое окно над нашими головами загудело, закопченное стекло затряслось. Это радиоактивная пепельная буря доедала остатки некогда великой цивилизации – обычное явление, как дождь или снег в эпоху существования времен года. Мы не удостоили ее поднятием голов.
– Еще! – вновь потребовал я.
Официанты в серой влагозащитной униформе заменяли ненавистные мне пустые кружки полными и подсыпали соленые и хрустящие стружки биологических свиней. Честно говоря, никогда не видел свиней, какими их замыслила природа, радиация изувечила все живое, хотя сам биоэнергетический марсианский импульс иных свиней вознес до уровня землян…
