В ночь на двенадцатое апреля поселок не спал, хотя от Старосты был строгий приказ – по ночам спать, по улицам не шататься, огня не зажигать и бани не топить. Но разве уснешь, когда такой свет в небе? Далеко-далеко за бугристой пеной леса ходили изжелта-зеленые зарева, разгорались белым, как на восход Светила, и угасали, пуская в зенит искры, вроде метеоров. Староста и сам загляделся, даже ругаться забыл. Озадаченно чесал в затылке.
– Должно быть, празднуют… – вывел в конце концов, но неуверенно, в бороду – вроде как бы и не говорил.
Однако Белка все равно услышала.
– А какой нынче праздник? – звонко спросила она. – Яйцеклад?
– Цыц, дуреха! – рассердился Староста. – Который день живешь – церковных праздников не выучила! Не дай Бог, при городских такое ляпнешь! Сразу все про тебя поймут!
– Двенадцатое апреля – День Космонавтика! – заученно протараторил Магога-дурачок.
Он прятался от Старосты за чужим плетнем, но никак не мог утерпеть – высунул патлатую головенку рядом с таким же патлатым кустом крыжабника и доложил по всей науке:
– Новый космонавтик нарождается, а старый улетает на покой, к Земле!
Староста хотел было ухватить его за вихры да наградить разом – и за доклад, и за крыжабник, но тут под ногами вдруг дрогнуло, издали прикатился тяжелый гул. Джунгли ответили на него хором испуганных голосов.
– Гляди-тко! – крикнул на всю улицу Бурило-мастер, тыча пальцем в небо.
Лица разом задрались кверху и осветились багрянцем. Из мохнатой тучи, повисшей над поселком, вынырнул остроносый гироплан и, оставляя дымный след с прожилками огня, понесся к земле.
– Гробанется сейчас! – уверенно сказал кто-то.
– Факт, гробанется! – загомонили высыпавшие из хат старатели. – Шестопером ему в самые дюзеля прилетело!
Гироплан дернулся раз – другой, выправился было над плаунами, но снова беспомощно клюнул носом и окончательно исчез за кромкой леса. Недолго спустя земля опять дрогнула, принесло эхо взрыва, джунгли разорались с новой силой. И сейчас же низко, на бреющем, едва не цепляя орудиями верхушки деревьев, прошли, освещенные заревом, три полицейских крейсера.
Староста долго молчал, потом сипло прокашлялся.
– Нет, – сказал он уверенно. – Не празднуют. Бунтуют опять.
Обвел хмурым взглядом кучкующийся у калиток народ.
– Ну, чего рты раззявили? По домам расходитесь! Не вашего ума это дело!
Селяне, тихо толкуя, двинулись к своим хаткам.
– Ну, жди теперь облавы да обыска. Последнее отберут!
– Приправу подальше перепрятать…
– Всем спать! – подгонял в спины Староста. – Завтра чтоб ни одной зевающей рожи на прииске!
Но спать в эту ночь так и не пришлось. До утра небо над поселком бороздили полицейские крейсера, заливая улицы, огороды и старые шурфы на окраине нестерпимо ярким светом прожекторов. В лесу что-то трещало, визжало и ухало, оттуда тянуло дымком и злой химической кислятиной – видно кого-то выкуривали из чащи.
А на рассвете, когда косматое от протуберанцев Светило полезло из-за холмов, выбеляя рассохшиеся стены хат, в поселке появился чужак. Он пришел со стороны леса, опасливо жался в тени крыжабников и все поглядывал на небо. На нем был синий, с белым номером на спине, комбинезон штрафника, весь в дырах, подпалинах и пятнах от злой ягоды.
Старатели, собравшиеся у колодца перед выходом на смену, еще сонно почесывались и зевали во всю пасть, несмотря на предупреждение Старосты, когда чужак вдруг вынырнул из тени, и, кивнув на дымный столб, поднимавшийся над лесом, прохрипел:
– Это ищут меня…
