Станешь вдовцом – запаршивеешь.
Такое существует старое присловье, но случалось ли вам, милые мои осторожные читательницы, заглянуть туда, где обитают двое юношей? Не думаю, что вам приходилось своими глазами видеть, какой кавардак в комнате этих лентяев, или самим обонять эту вонь.
Впрочем, если у вас есть младший брат или возлюбленный, уехавший из дома на учебу, попробуйте как-нибудь внезапно нагрянуть в его жилище. Я уверен, что, стоит вам открыть дверь, вы скривитесь и ахнете:
– Какая гадость!
Наше повествование начинается в общежитии, где, через три года после окончания войны, жили двое молодых людей, и вовсе не моя вина, если какие-то подробности несколько шокируют моих читательниц. В то время Сигэо Нагасима и я, Цутому Ёсиока, вели холостую жизнь, и наша комната в районе Канда – не скажу, что запаршивела, но летом просто кишела на славу откормленными блохами. Она была крохотной, площадью в шесть дзё, откуда были видны сгоревшие проплешины Канды и только что отстроенные бараки, но даже такую было сложно найти в то время – да еще чтобы без залога и дополнительных взносов.
Имя моего друга – Сигэо Нагасима – заставляет вспомнить об известном в то время бейсболисте, но не стоит представлять себе такого же крепкого, мощного, энергичного юношу. Когда он раздевался, показывались впалая грудь и жалко выпирающие ребра – следствие голодных студенческих лет, когда подолгу приходилось питаться жидким рисовым супом с овощами и минтаем. Со мной дело обстояло еще хуже. В детстве я перенес полиомиелит в легкой форме, поэтому мало того что был очень худым, еще и подволакивал правую ногу.
И я, и мой друг редко появлялись на занятиях. Мы не избежали участи большинства студентов, вынужденных подрабатывать, потому что после войны жившие в деревне родители почти не могли помогать нам деньгами. В отличие от современных одаренных и талантливых молодых людей, зарабатывающих по двадцать-тридцать тысяч иен игрой в ансамблях или на практике в компаниях, мы развозили снова появившиеся на рынке электротовары или алюминиевые кастрюли от оптовиков в розничные магазины, продавали лотерейные билеты и фруктовый лед на стадионах и пляжах – в общем, занимались тем, что не очень подходит молодым людям с четырехугольными студенческими фуражками на головах.
«Хотелось бабок, хотелось баб».
Простите за вульгарные выражения, но таковы были в то время наши с Нагасимой устремления.
Бабок, то есть денег, у нас, само собой, не было, но и девушки, которые быстро стали такими же крепкими, как нейлоновые чулки, воротили носы от студентов-голодранцев, живших на деньги от подработок.
– Бабок хочется. И с бабами поразвлечься, – вздыхали мы с Нагасимой в те дни, когда работы не было, надев марлевые маски и ворочаясь на матрасах, из которых лезла вата.
Маски мы надевали не потому, что болели, а потому что в комнате, в которой не делали уборку уже месяц, от малейшего движения из просветов между нашими постоянно валявшимися на полу матрасами, словно дым, в воздух вздымалась пыль. Вот и приходилось нам, лентяям, закрывать рты и носы.
Был ясный осенний полдень, и отчаянно красивые лучи солнца щедро лились в комнату через окно с трещинами на стекле. Воздух был настолько прозрачен, что откуда-то издалека отчетливо слышалась песенка «Буги-вуги» Сидзуко Касаги, которую передавали по радио. Мы сидели, скрестив ноги, на матрасах и хлебали картофельный суп, сваренный на электроплитке, и сладкий аромат еды, смешиваясь с вонью, исходившей от наших постелей, странным образом напоминал мне запах матери. Пронзительная голубизна осеннего неба и этот запах делали меня сентиментальным.
