Часть третья.
«Крибле‑крабле‑бумс»… – говорю я чуть слышно.
Затихает снежная поземка, ярче разгораются фонари‑звезды. У самых беспокойных интернатовских пацанов с лиц исчезает жесткость борьбы за существование, они снова дети, которым снятся сказочные сны. Я могу спокойно выйти на улицу.
«Крибле‑крабле‑бумс. Все идет отлично».
Волшебное заклинание из пьесы Евгения Шварца «Снежная королева» я теперь часто нашептываю, гуляя ночью. Я – Сказочник.
Сказки, которые недавно придумывал для Лешки, я теперь рассказываю перед сном в интернатской спальне.
Дело в том, что после знаменательного заседания комиссии по делам несовершеннолетних с участием «комсомольцев девятнадцатого года» (ну и здорово было), мой директор Вадим Николаевич возглавил учебный комплекс. В него вошли и английская школа, и интернат. Я стал вожатым сводной пионерской дружины. Звучит! По совместительству – «ночным воспитателем на полставки», чтобы не бросать Лешку в ожидании разрешения на опеку. Или штатным Сказочником, чтобы ребята из группы Лешки не сходили с ума по ночам.
Я сажусь на скрипучую кровать, пацаны привычно затихают, ожидая историю. Я извлекаю их из кладовой памяти, спрашивая у Лешки разрешение – ведь они наполовину принадлежат ему. Когда наступает тишина, я чувствую себя могущественным магом.
– Однажды в лесу среди зимы расцвел розовый куст. Дремлющие деревья недовольно встрепенулись от его радостного смеха…
– Это по правде? – поинтересовался Сергеич. Так звали Сережу Панина, еще его дразнили «Пушкиным» из‑за непослушных кудряшек волос.
– По сказочной правде, – важно пояснил Лешка.
Он сложно относится к тому, что я теперь принадлежу всем. Пришлось во время одной из вечерних прогулок провести разъяснительную беседу.
– Леша, что ты страдаешь, ведь все хорошо? Хорошо, да? – тормошил я его.
– Я хочу быть с тобой, а не в интернате.
– Будешь. Зато сколько у нас друзей появилось! Разве это плохо?
– Хорошо, но с тобой лучше, – продолжал он хныкать. Я засунул Лешку в сугроб, а он даже не сопротивлялся.
Пришлось устроиться рядом.
– Не канючь. Пойми, мир тем богаче, чем больше людей, которые относятся к тебе дружески. А ты к ним. Давай вспоминать, сколько их у тебя.
Лешка сразу назвал меня и Антошку. Подумав – мою маму, через вздох – Наташу.
– И все? А Вадим Николаевич, а ребята из драмкружка?
Да и в интернате теперь кое‑кто найдется. Не такое уж маленькое у тебя богатство. Главное не растерять его.
Лешка призадумался, потом прижался к моей руке.
– А ты можешь сказки только для меня рассказывать, как раньше? Ну, хотя бы иногда?
После этого разговора Лешка вроде бы стал мной гордиться как своим достоянием. Иногда подсказывал забытые мной подробности сказочных историй.
Когда их запас закончился, я растерялся. Это произошло неожиданно. Все затихли, даже Борис из компании Толяна, «грозы интерната и окрестностей». А я ничего не мог вспомнить. Из мага я превратился в самозванца, которого сейчас разоблачат и прогонят. В эту минуту я увидел улыбчивого Андрюшку Склярова. Из‑за улыбки до ушей, даже когда обижают, его прозвали «клоуном». Он стеснялся своей удивительной особенности, хотя, к счастью, ничего не мог поделать. Я решил придумать историю про него.
– Когда на свет появился этот мальчик, никто не услышал привычного детского крика. Ребенок радостно улыбался…
– Как «Клоун»? – заржал Борис.
Наверняка он сам из‑за своей «прически» (волосы чуть пробивались жесткой щеткой на стриженой голове) был объектом насмешек в своей компании, а тут самоутверждался.
– Тише ты! – прикрикнули на него. Боря удивился и утих.
Я продолжил:
– «Мальчик‑улыбка… Солнечный мальчик»… – послышались вокруг почтительные возгласы… Правда, ребята смеялись над Солнечным мальчиком, неохотно брали в свои игры. Они не любили, когда кто‑то отличался от всех. Однажды мальчик не выдержал – и ушел. Стал бродить один среди лесов и полей, которые щедро дарили ему свои ягоды и сладкие растения, укрывали ночью от злых призраков.
