Ребенок родился ночью, в грозу, в карете скорой помощи.
Дождь лил стеной, и гром гремел не переставая, покуда чахлая лошаденка неохотно перебирала копытами по скользкой мостовой, не спеша доставить седоков к месту назначения – в маленькую больницу для бедных, выстроенную на окраине города Вэ милостью просвещенного короля Фенвика.
Лекарь, за которым послал хозяин постоялого двора, был изрядно утомлен еще дневными трудами. И все же, когда в дороге начались роды, он сумел управиться со своими обязанностями в тесноте и духоте совершенно для того не предназначенного транспорта и, вложив младенца в руки матери, похвалил ее за терпение и мужество. Ибо женщина, производя дитя на свет, не проронила ни слова, ни стона.
Она промолчала и теперь. На ребенка не посмотрела, лишь опустила свободной рукой капюшон плаща на лицо, которого в тусклом свете единственного фонаря и так-то было не разглядеть. Не понять, молода или почтенного возраста, хороша собою или не очень… Вообще-то, не будь лекарь таким уставшим, он проявил бы гораздо больше любопытства по отношению к этой пациентке. С нею явно связана была какая-то тайна, возможно, даже скандал в благородном семействе. Не каждую ночь случается вызов в низкопробную гостиницу, где останавливается лишь всякое отребье, и женщины, одетые в дорогое платье, пахнущие дорогими духами, требуют отвезти их в больницу для бедняков…
Карета въехала на больничный двор. Дождь лил по-прежнему. Лекарь устало потянулся и в следующий миг сквозь очередной раскат грома расслышал характерное звяканье, заставившее его встрепенуться. Руки коснулась холодная рука пациентки и оставила в ней несколько монет, по тяжести которых он угадал золото. Ого!..
Протестовать он, конечно же, не стал, деньги принял и расспросы решил отложить до утра.
Однако случилось так, что наутро таинственной пациентки в больнице уже не оказалось. И никто не видел, как и когда она ушла.
…Медвежий бор – огромные лесные угодья, граница двух провинций. От города Вэ до них – полдня верхами. Как смогла добраться туда еще не оправившаяся после родов женщина, как забрела она в такую глушь, куда не заходил ни один крестьянин, желавший насобирать бесплатных лесных даров или поставить силки на зайца? – кто знает… Но она добралась. Рассвет следующего дня застал ее уже в самом сердце Медвежьего бора. И ни разу не дала она ребенку грудь по дороге. Мальчик, однако, даже не плакал, словно смирившись заранее со своей участью.
Мать положила его посреди небольшой полянки, нагого, беззащитного, как в час появления на свет. И ушла не обернувшись. Только тогда он заплакал, тихо-тихо…
* * *
Три дня охотники блуждали в лесу.
О дичи под конец забыли, ибо случилось невероятное – заплутать в местах, знакомых с детских лет, исхоженных вдоль и поперек!.. Все пребывали в смятении. Страдать от голода и холода незадачливые охотники не страдали, ибо лето еще не кончилось, а пропитание давал им лес, но непонятность происходящего равно пугала как юных пажей, так и умудренных опытом знатных рыцарей, цвет дворянского сословия провинции Лавиа.
На исходе третьего дня они начали уже не таясь заговаривать о нечистой силе. И тут собаки подняли лай, сгрудившись у подножия огромного старого дуба, и в голосах их явственно слышалась растерянность.
Барон Ашвин Дамонт подоспел к дубу первым. Разогнал охрипших псов и остолбенел – под деревом лежал голенький двухмесячный младенец. Он пускал слюну и таращился на собак и людей без всякого страха.
Оруженосец Верх, выглянув из-за плеча своего господина, присвистнул:
– Святой Паприк! Вот так штука!
Подошли остальные охотники и тоже застыли в изумлении.
– Не иначе как сами ангелы Господни заставили нас блуждать, покуда не привели сюда, – пробормотал себе под нос оруженосец. – Подумать только – дитя, живое, среди Медвежьего бора!
