Говорят, будто перед смертью вы видите всю жизнь, пролетающую перед глазами со скоростью реактивного самолета…
Вранье!
Спросите, откуда я это знаю? На меня направлено дуло пистолета. Китайский. Но китайский ничем не хуже немецкого, английского или еще черт знает какого. Когда дело касается вышибания мозгов, что у тебя за пушка не имеет особого значения. Главное – пушка стреляет.
Ствол дрожит в руках Марка и дуло перед моими глазами ходит ходуном, как маятник. Вся соль в том, что я ни капельки не сомневаюсь, что сукин сын выстрелит мне в лоб. Тогда почему пред глазами не проносятся десять тысяч дней моей жизни? Не знаю. Быть может, моя жизнь – работа, и меня не пробирает на ностальгию? Наверняка даже Зигмунд Фрейд встал бы в тупик, услышав мой ответ.
С другой стороны, раз на раз не приходится. Может быть, я просто не хочу вспоминать чертову работу? Возможно. Работа сделала из меня того, кем я стал. Правда и жизней эта работа спасла много…
Лоб Марка покрыт слоем пота. Неожиданно для нас обоих дуло пистолета – теплое, как ни странно – утыкается мне немного выше носа.
– Вспоминай свою жизнь, ублюдок! – хрипит Марк.
Быть может после этих слов я по-настоящему начинаю осознавать, что мне крышка. Парень не шутит, это у него в глазах жалость и страх, а в голове бешенство и жестокость. Что сказать, он наверняка обрадуется тому, что я скоро…
Когда Марк уже готов выстрелить, я начинаю вспоминать всех, кому помог. Я вспоминаю не жизнь, а то, чем в ней занимался.
Что-то ненормально все это. Так говорила моя первая жена Кларисса, когда я уезжал на вызов в три ночи.
Что-то ненормально все это…
Когда я был маленьким и ходил пешком под стол, у меня на глазах изнасиловали старшую сестру. Изнасиловал отчим. Увы, я ничем помешать этому чудовищу не смог. Мне стукнуло всего девять лет. Многое ли мы способны сделать в девять лет? Звали моего отчима Джеймс. После первого изнасилования он пять лет издевался над сестрой, пока она не выдержала и не повесилась на перекладине в амбаре.
Нашел ее я.
– Джули, пойдем домой, – пищал я, дергая ее за окоченевшие пальцы ног. Мне казалось, она играет в молчанку.
Отчим сослался на то, что моя сестренка была не уравновешена и замкнута. Копы поверили ведущему фермеру округи, ни в чем преступном не замеченном, всегда бывшим готовым прийти к соседям на помощь в случае чего. Если бы кто-то из наших тогдашних соседей загорелся бы, мой отчим был бы первым, кто кинулся бы в дом, спасать детишек этих кретинов. Он мог казаться самой святостью…
То, что моя сестренка была замкнутой и не уравновешенной подтвердили и ее одноклассники, и психолог в школе. Маленькому мальчику никто верить не хотел и не стал…
Когда мне исполнилось десять или около того, я поклялся, что буду заниматься искоренением всех извергов, наподобие моего отчима. Через пять лет я понял одно – искоренение насилия – задача маниакальных маньяков, буйно помешенных на убийстве насильников, но не моя. Вспоминая сестру, я решился посвятить себя психиатрии, чтобы такие девочки, как Джулия не умирали в амбарах, не срывались с крыш небоскребов, не прыгали с мостов…
Отучившись в Академии и в университете, по специальности психиатрия, я пришел на работу в участок Рэд Лэйка.
Поначалу, пока я притирался к коллективу, а коллектив притирался ко мне, работать было тяжело. Недельки через две бесцельного прозябания за столом и просмотра матчей по бейсболу, мне подвернулся первый реальный случай в практике. Штатный психиатр заболел похмельем, меня вызвали его подменить.
Вызов был не таким удачным, как мне показалось. Никогда до того у меня не было ни одного нормального вызова. Сплошь дерьмо! Говорят, наш мир прекрасен. Возможно. Но, когда ты каждый день видишь его изнанку – красота исчезает.
