Вацлав Михальский, прозаик.
«Парус» определяет себя как журнал литературный. И чтобы поздравить его с 10-летием существования (что по нашим временам солидный возраст), позвольте мне еще раз изложить свое «стариковское» понимание литературы. Подчеркну при этом, что сам я хотя и опубликовал немало книг, к классическому понятию литературы отношения не имею, и поэтому мои суждения – это взгляд «критика» субъективного, глядящего как бы со стороны, но, надеюсь, и он кому-то может быть полезен.
Литературу понимают в первую очередь как художественное творчество. Эталонный образец ее – наши прозаики XIX века. Однако они писали не только художественные произведения, но и религиозные размышления (Гоголь, Достоевский), обсуждали в письмах духовные вопросы, касавшиеся литературы. Это указывает нам на то, что литература, являясь важной сферой (или уровнем) человеческой культуры, – в то же время представляет собой только часть в духовной иерархии ценностей человеческого бытия. Выше художественной литературы – уровень религиозного осмысления мира и цели нашей жизни в нем, а потому и осмысления самого явления литературы. И только тот писатель, который верно ощущает этот высший мир, способен верно (без горделивого самовозвеличивания, еретических соблазнов или оккультизма) выражать тайны мироздания с противостоянием в нем добра и зла литературно-художественными средствами. (Еще в большей мере это можно сказать о поэзии, которая говорит символами со сгущенным в них духовным смыслом – при его отсутствии это уже не поэзия, а игра в рифмы.)
В то же время художественные средства отличаются от религиозных некоторым «импрессионизмом» (если взять сравнение из живописи), то есть своей намеренной размытостью, прикровенностью, порою увлекательной загадочностью, когда вместо четких формулировок «что такое хорошо и что такое плохо» и почему это так, используются косвенные, загадочные, интуитивно-чувственные штрихи и пятна, при этом удаленному от «полотна» на некоторое расстояние читателю-зрителю предлагается соучаствовать в понимании прикровенного смысла и делать самостоятельный вывод. Хотя обычно этот вывод у самого писателя имеется, даже если он его не вполне осознает, а тоже лишь интуитивно.
Вот почему талантливую художественную литературу я называю «прикосновением к тайне бытия». (Этим выражением я, пытаясь в 1980-е годы писать рецензии на «перестроечные» литературные события, как-то еще в Германии охарактеризовал прозу Битова, – и оно ему понравилось; прочтя мою рецензию в «Гранях», он сказал при мне своей переводчице: «вот он правильно меня чувствует». Но, вероятно, он и сам, ощущая тайну, не стремился ее постичь полнее, ему нравилось именно собственное художественное прикосновение к ней.)