2000 год, осень
– Карина, пожалуйста, не бегай так быстро, ты можешь упасть. Я не хочу, чтобы на этих красивых коленках появились безобразные шрамы. Нам нужно тебя удачно выдать замуж. А если у тебя все ножки будут в шрамах, кто же станет смотреть на тебя? – Алина говорила с таким серьезным видом, что невольно я и сама поверила в ее слова, но, спустя мгновение, опомнилась и начала смеяться. Ее слова звучали так искренне и так нелепо, что вскоре мой смех перерос в настоящий хохот, и мне стоило очень больших усилий остановиться. Но, взглянув на недоуменное лицо Алины, я снова чуть не захлебнулась от очередного взрыва смеха. Слезы невольно катились из моих глаз, я представляла, как «будущий жених» просит Карину показать коленки, и как при этом Алина отговаривает его не делать этого.
– Она еще такая маленькая, Алина, ей всего шесть лет, и, думаю, ее будущему мужу будет совсем наплевать, есть ли у нее какие-то там детские шрамы или нет. Посмотри на свою дочь. Ее нельзя не любить, она – само совершенство! – Алина уже не скрывала своего недовольства, и мне пришлось засунуть поглубже все свое воображение и извиниться.
Глаза матери потеплели от моих слов, и она уже по-другому воспринимала мои глупые улыбки, предательски появляющиеся на моем лице. Она смотрела на свою дочь, и в ее взгляде была вся сила материнской любви, которая, словно тигрица, готова была разорвать любому глотку, кто только бы подумал обидеть ее детеныша, и в тот же миг это была сила с ее неописуемой нежностью и лаской, способная дать всю любовь, на которую только способно человечество во всей свой тысячелетней истории.
Я наблюдала за этим взглядом, и с каждой минутой во мне росла безмерная зависть к этой любви. Зависть, которая, я думала, безобидна и быстротечна. Как же я ошибалась…
– Нам пора идти, скоро полдень, Карине нужно пообедать и отдыхать, – я старалась говорить, как можно более ровным и безразличным голосом, и, видимо мне удалось.
Алина ничего не почувствовала, или не смогла различить перемену в моем настроении, поскольку была полностью поглощена своей любовью к дочери.
– Как жаль, что у меня совсем нет возможности уделять ей столько времени, сколько она заслуживает, сколько бы мне на самом деле хотелось бы. Как же мне повезло с тобой, Динара. Спасибо, что ты у нас есть, что ты любишь мою малышку и даришь ей минуты, которые не могу подарить я, – столько грусти было в ее словах, мне стало жаль ее. И я постыдилась своей недавней зависти.
Алина продолжала:
– Я очень часто думаю о том дне, когда мы встретились впервые. Казалось бы, уже все, прошлое нужно отпустить и не возвращаться к нему никогда. Но нет. В том дне было столько боли, столько драмы в моей душе, но я помню его из-за тебя… если бы не ты… моя дочь… встреча с тобой, наше знакомство перекрывает все плохое, все ненавистное того дня… спасибо тебе, дорогая моя!
Я обняла ее, и сказала, что они стали для меня почти родными, что я так сильно привыкла к ним, к их семье, что, наверное, уже никогда не смогу жить иначе, без них, без Карины… И по щеке покатилась слеза, горькая, жгучая, но это была слеза не преданности и признания в любви, это была слеза глубокой вины, слеза греха, отчаяния, слеза съедаемой совести, которую, я скрыла, быстро утерев, и мы вновь стали обычной семьей – дочка, мама и няня.
