Крафт-Эбингу посвящается.
– Меня зовут Аделаида Вронская, и я нимфоманка, – говорю я своим томным, вибрирующим, неуловимо ироничным, возбуждающим, атласным контральто.
Я здесь в первый раз. Школьный класс ГБОУ № **16, кабинет литературы. Странное место для встреч анонимных сексоголиков, не правда ли? Тем не менее, все мы здесь – шесть закоренелых ебарей и три конченных пробляди.
Судя по всему, здесь преподаёт динозавр-словесник, родившийся после ВОВ, с кнопочным телефоном, не знающий, что такое WhatsApp и имеющий смутное представление об интернете. Чахлая пальма в половине деревянной бочки, разваливающиеся шкафы, судя по всему, ещё перестроечной сборки, обычная ободранная грифельная доска без электронных прибамбасов. На доске розовым мелом нарисовано нечто, отдалённо напоминающее мужской половой хуй с огромными колючими яйцами – весьма подходящая иллюстрация для компашки остервенелых ёблеманов. Почему это не стёрли перед началом сессии?.. Над доской портреты русских классиков. Льву Толстому подрисованы тёмные очки и бандана. Тургеневу – дымящаяся трубка. Над изображением Гоголя надпись крупными печатными буквами: ДРОЧЕР. Достоевскому поставлен щедрый фингал. Мулатик-коротыш снабжён ветвистыми рогами – видать, намёк на то, что не без причины он вызвал Дантеса на дуэль.
Мы сидим по одному за партами, словно школьники.
– Мы здесь не называем фамилий, Ада, – сказала Анастасия, ведущая, восседающая за учительским столом строгой училкой. Она предклимактерического возраста, коротким ёжиком стрижена и страшна как ковид. – У нас анонимное общество.
Голос у неё неприятный: визгливо высокий, скрипучий – словно несмазанное колесо старой телеги.
– Если у вас анонимное общество, имён называть тоже нельзя, – криво усмехнулась я. – Нужно присвоить всем порядковые номера. Или цвета, как у Тарантино в «Псах».
– По именам называть можно, – терпеливо скрипит телега.
– Вам известна этимология слова «аноним»? Это значит «без имени».
– Я в курсе, что это значит. Тем не менее, фамилий мы здесь не произносим и обращаемся друг к другу на «ты».
– Как скажешь, Настасья, – хмыкнула я.
– Предпочтительнее использовать уменьшительные варианты имён.
– Как скажешь, Настасья, – повторяю я с лёгким оттенком похуистичности.
– Также, Ада, мы здесь не называем себя нимфоманками или эротоманами. Мы говорим «секс-зависимые» или «сексуально-зависимые».
– Что в лоб, что по лбу. Какая хуй разница? – закономерно осведомляюсь я.
Раздаётся пара смешков. Я сижу на задней парте и вижу затылки всех восьмерых членов кружка. Ой, простите, наверное, здесь надо говорить петушков или краников. Анастасия кривится так, будто почувствовала запах говна или увидела Сорокина.
– У нас здесь не принято сквернословить, – проскрипела она.
– Ебицкая мать, сколько у вас здесь правил! – воскликнула я. – Кем вообще это утверждено и где записано?!
– Это утверждено учредителями и записано в договоре.
– Опять договор? – острю я с отсылкой к «Дозорам». Я большая поклонница этой дилогии – на «Дневной» только в кино четыре раза ходила, общих просмотров более дюжины. – В каком договоре?
– В том договоре, который ты подписала, Ада.
Ну что ж ты, старая, потупила взор…
– …Сдавайся, ведьма, Ночной Дозор! – говорю я вслух и указываю на неё обеими указательными пальцами.
– Не поняла?.. – опешила ведущая. Ясно, с творчеством Бигмакбетова она не знакома.
– Забей, шутка.
Я действительно что-то подписала, как всегда практически не глядя – когда-нибудь эта манера мне аукнется. Угнетённая этой мыслью, я достала из кармана лежащего на соседнем стуле рюкзачка портсигар на десять сигарет и родной серебряный газовый «Ронсон». Портсигар антикварный, начала ХХ века – тогда ещё всё было реальное и