– Женщины с большой грудью обожают носить мини-юбки, – произнес Акемгоним.
Он резал помидоры на убогой кухне съемной малометражки Бориса. Любовница Бориса Катерина и ее подруга Галя жрали шампанское за стенкой, откуда раздавалась воспроизводившаяся ноутбуком дрянная акустическая музыка.
– И в чём тут логика? – спросил Борис.
– Речь о больших сиськах, тут нет логики. А смысл такой: мы боимся признать, что нас ценят за одно-два качества. И пытаемся убедить всех, что обладаем другими, не менее замечательными. Чаще всего мы делаем это неосознанно.
Посмотри на Галю. Вот она нацепила это безвкусное закрытое грязно-белое платье. Это прямо-таки футляр. Под ним мы угадываем грудь третьего размера. Согласись, Галя порадовала бы нас, явившись в чём-нибудь декольтированном. А что она сделала взамен? Решила убедить присутствующих в красоте своих ног. Хотя ноги толстые и кривые. Как почти у всех обладательниц хороших сисек.
– А за какие качества ценят меня? – спросил Борис, отпив дешевого рома из горлышка.
Акемгоним и Борис подружились студентами. Отец последнего был еврей, мать – украинка. Евреи считали Борю русским. Русские, услышав фамилию Бори, делали вывод, что он еврей. По-украински он знал три слова, все – матерные. Борис дважды не сдал адвокатский экзамен и работал заштатным юрисконсультом. У него было десять часов стоимостью в пару тысяч рублей. В санузле жилища Бори отсутствовали шторка и зеркало.
– У тебя хорошее чувство юмора – правда, насквозь вторичное. Все твои шутки будто из «Симпсонов». И ты готов помочь друзьям. А я, например, хорошо трахаюсь и много зарабатываю. За это меня и ценят. Поэтому я не декламирую Тютчева, убеждая окружающих, что рассветы восхитительны. Рассветы-то восхитительны, да мне уже не поверят.
– Значит, Галя тебе не понравилась?
Шутливо пожав маленькую руку Гали, Акемгоним смекнул, что иные комплектующие организма женщины тем вечером ему не достанутся. Рукопожатие было ускользающим, завлекающе-неприветливым. Когда подобная женщина раздвигала ляжки без ужина/театра/выставки, ее извилина сигнализировала, что она шлюха, нарушившая мамин завет.
Вдобавок мамы завещали таким бабам, что педикюр это для жен олигархов.
– Ничего так, – сказал Акемгоним. – Симпатичная.
Обстановка дома к сексу также не располагала.
– Может, закрутишь с ней? Она сейчас одна. И ты один.
– Она старая дева.
Акемгоним стал заправлять оливье майонезом. Сам он майонез не употреблял и презирал другие кулинарные взгляды.
– То есть?
– Ей ведь уже исполнилось двадцать шесть?
– Ей двадцать семь.
Акемгоним достал из груды вымытой посуды ложку с застывшим жиром.
– Ей двадцать семь, и она не замужем. Вероятно, и не была замужем. Поэтому она старая дева.
– Ну и что?
– Из старых дев затхло пахнет. Я ужасаюсь, когда вижу самодельный женский маникюр. Думаю, половой орган у Гали, как и ногти, выпилен лобзиком. И меня бесят пьющие женщины.
– Сейчас Новый год, и она пьет всего лишь шампанское!
– Я Акемгоним Горгоной, и мне плевать.
