У иллюминатора, скорчившись, будто от боли, сидел мрачного вида мужчина с растрепанными светлыми волосами и, не отрываясь, смотрел в пол, что-то бессвязно бормоча себе под нос. Соседи его еще на взлете поприветствовали приход Морфея, и мужчина этот в неуклюжей своей позе оставался никем не замеченным: даже стюардесса, несколько раз пробегавшая мимо, лишь бросила мельком невидящий взгляд в его сторону и тут же исчезла. Одет он был не совсем опрятно, однако, черты лица его отличались удивительной приятностью – такой, что сразу привлекали внимание, в особенности женского пола. Впрочем, в тот самый момент он вряд ли бы мог вызвать в даме любое чувство, отличное от искренней материнской жалости – красивое лицо его и дивные голубые глаза искажены были какой-то странной мукой, лоб покрылся испариной, и костяшки пальцев, судорожно сжимавших потертые и не совсем чистые джинсы, побелели. Из губ его, наконец, вырвался слабый стон, не разбудивший все же сладко дремавших соседей, но, тем не менее, потревоживший соседа спереди: тот обернулся, привстал, и лицо его приняло обеспокоенное выражение. Им оказался слегка потрепанный жизнью невысокий азиат в темной футболке и со следами чернил на пожелтевших от табака пальцах.
– С Вами все в порядке? – перегнувшись через спинку кресла, тихо потрепал он за плечо своего соседа, обратившись к нему по-английски. – Вам нехорошо? Может быть, позвать стюардессу?
– Этого еще не хватало! – рявкнул тот странно высоким для мужчины голосом едва ли не на весь салон. – Оставьте меня в покое, и без Вас тошно…
– Может, тогда я смогу помочь Вам? У Вас что-то болит?
– Болит, еще и как. И у Вас заболит, если не отцепитесь от меня. Еще вот только жалости разных китайцев мне не хватало!
– Я кореец, – пожал он недоуменно плечами.
– Какая разница! Вы для меня все на одно лицо, – махнул тот рукой и вновь уставился в пол.
Облака за стеклами иллюминаторов стремительно меняли форму и цвет: тяжелые сизые тучи оставались позади, где-то внизу, в области дождей, ветров и позднего весеннего снега, никогда, впрочем, не забредавшего в Куала-Лумпур – островок вечного экваториального тепла и шума. Пестрая разношерстная архитектура, сочившаяся зеленью, так не свойственной мировым столицам, давно служила приманкой для туристов самых разных мастей, сбегавших сюда от холода и неуюта своих северных краев ранних метелей и поздних оттепелей. Стройная, почти грациозная машина рвалась все выше и выше в область снежно-белых, почти прозрачных в своей легкости облаков, безмолвно парящих над ревущим городом, ощетинившимся башнями всех стилей и мотивов. И вот уже не видно за стеклами ничего, кроме бьющего в глаза солнца и освещаемых им арктических облачных сугробов, словно презревших гравитацию – презревших вместе с изящным крылатым зверем, скользящим по их поверхности.
– Меня зовут Ли. Ли Гуаньчжун, – и кореец осторожно протянул руку страдающему соседу в жесте искреннего азиатского дружелюбия.
Сосед поднял голову, голубые глаза его сверкнули гневом из-под спутавшихся светлых прядей, закрывавших бледный лоб, но тут же их затянула пелена усталости. Он медленно покачал головой и сжал небольшую аккуратную ладонь своего нового знакомого:
– Ну, здравствуй, Ли Гунжун. Уж и не знаю, что из этого твое имя, а что фамилия, да мне и дела до того нет. А сам я Тимур. Вот так вот, – и он вновь резко согнулся, схватившись за область солнечного сплетения.
На лице Ли отразилось сомнение, он закрыл глаза, потер лоб сухой желтоватой ладонью и, видимо, решившись, в несколько широких шагов пересек салон и обратился за помощью к стюардессе. Вдвоем они попытались растормошить Тимура, чтобы понять, какая помощь ему требуется, но несколько секунд он просто молчал и не реагировал на их старания, а потом вдруг встал во весь свой почти двухметровый рост и взревел так, что его до того момента мирно спавшие соседи вскочили с кресел и в ужасе присоединились к воплю:
