1914 год. 1 марта. Псков.
94-й пехотный Енисейский полк построен на главной городской площади ровными коробками, образуя серо-шинельный полукруг. Начищенные штыки сверкают. Полковые знамена чуть колышутся от весеннего студеного ветерка. Солнце сквозь морозную дымку просвечивает оттопыренные солдатские уши. Из-под лихо закрученных усов и красных носов валит пар. В задних шеренгах то и дело переминаются c ноги на ногу…
Несмотря на ранний час на улицах уже многолюдно, празднично. И Великолукская улица, и Сергиевская и Петропавловская и Александровская набережная, Кохановский бульвар у старой крепостной стены и уж тем более рынок – буквально утопают в цветастых платочках, шляпках c перьями, картузах, «котелках» последней европейской моды, а кое-где и английских кепи важных обывателей, – всюду смех, крики, толкотня: «…простите меня! Федор Кузьмич», «Бог простит!», «и ты меня прости, Варенька!»; «Блины! Блины! Кому блины?! C семгой, икорочкой зернистой! Со сметанкой, маслицем!», «почем, красавица?!», «пятьдесят копеек, барин!», «а че так дорого?»; «Пироги! А у нас – пироги! Со снетком, c грибочками!»; «Яблочки моченые!», «Брусничный квас!», «Медовушка! Медовушка освященная Печорская Монастырская!», «Ваше благородие! Купите барышне ландыши! А, ваше высокоблагородие?!», «Ну!», «c вас три копеечки!», «чего ты мне букетик суешь?! Всю корзину беру! Сдачи не надоть»…
Полицейский урядник у монумента Императору поймал за шиворот приезжего деревенского недотепу. Поставив рядом, что-то втолковывает ему нравоучительное.
Неугомонные мальчишки c гамом и криками, а то и дракой занимают излюбленные места повыше: на нижних ветках кленов, кованых оградах…
И только главный Собор за неприступными стенами Крома стоит достойно и недвижно. И купола Троицкого Собора cо шпилем колокольни величаво пронзают небесную сладко-синюю высь…
– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —
Горожане любили поглазеть на «маневры» военных. А уж тем более на «енисейцев»! и не последней виной тому – подпоручик Новак…
Подпоручик Алексей Новак, младший офицер третьей роты 2-го батальона, что называется, слыл, чуть ли не во всей губернии неисправимым забиякой, балагуром и «разрушителем дамских сердец». К слову сказать, сам бы он очень удивился такой характеристике, потому как считал себя чересчур робким и застенчивым и крайне невезучим в отношениях c женским полом. На службе, правда, мог вспылить, но только если окончательно выведут из себя. Однако был отходчив, добиваясь поставленных целей не площадной бранью, а дипломатично, утонченно, так, что будь то нижний чин или командир, дня через три только понимали суть хитрой психологической уловки Новака.
Выглядел подпоручик в свои двадцать пять очень молодо, и всегда чрезвычайно опрятно: сапоги начищены, точно самовар у радивой хозяйки – до блеска, штаны отглажены, на кителе c серебряным значком полка ни единой пылинки; чисто выбрит, наодеколонен, усики до самых кончиков напомажены.
– Ну, я вам покажу! Выучу, – как государеву службу любить, всеми фибрами души вашею! – тряся кулаками, орал на солдат подпоручик Новак. Хотя был не особо разговорчив.
Но солдатики не обижались на него. Знали, что офицер этот, в случае чего, за любого из них жизнь положит. И не задумается. А если и сгоняет по случаю с них «семьдесят семь потов», то для их же пользы. Впрочем, в прошлом году как-то на Яблочный Спас, построив роту на полковом плацу в десятый раз с утра, удивил так удивил:
– Слушай, мою команду! Ро-та! Рав-няйсь!!! Сми-рна! Ружья – «на ремень»! Ружья – «на краул»! Семенов!!! Балда!!! Я сказал: «на караул»! Куды ты винтовку затискиваешь?!
