Кличка у него была Конь – сначала, во дворе и компаниях, из-за фамилии, а потом уже за сходство – он на самом деле по складу своего характера, по отношению к жизни и чувствам, был не скакун, не пристяжной, не битюг, не рысак и, конечно, не иноходец. Он был коренник – Конь, Конев.
К фамилии он сначала привык, а потом, втянувшись в жизнь, и полюбил, а вот к имени Энгельс, которое ему услужили перепуганные советской властью родители, привыкать не хотел и звал себя химическим именем Гелий.
Те, кто его любил и потакал, не переча, звали ласково Геликом или Гелечкой, маме он позволял и Лелика, и жизнь текла в ладу и согласии с ними.
Но однажды в профкоме – было такое место в Советском Союзе, где простым смертным членам профсоюза – а Гелий, как и все тогда, в добровольно-обязательном порядке в нем состоял, – выдавали разные бесплатные путевки. Советский Союз был вообще странной страной, во многом опасной, но и удивительной. Например, там многое было бесплатным. Квартиры были бесплатными, и земля была бесплатной, и больницы, и школы, и институты, детсады, рестораны, полеты на самолетах и поездки в метро – все было практически бесплатным. В общем, в свои шестьдесят с хвостиком Энгельс Петрович, со своей черной конверточной зарплатой, на фоне тех цен мог бы чувствовать себя богатым и позволить себе многое. Но раньше Гелий, как и все, работал тоже практически бесплатно. Ну, в том смысле, что деньги, конечно, платили, но столько, что хватало на остальное, тоже необходимое, скажем прямо, еле-еле. Поэтому было принято забегать в профкомы, где талоны на продуктовый заказ к празднику или ссуды в черной кассе на покупку югославских сапог, можно было иногда совершенно неожиданно отхватить и что-нибудь совсем уж бесплатное, в виде поощрения членам профсоюза.
Вот и Гелию неожиданно обломилась путевка на турбазу под Севастополем, и он, вполне состоявшийся тридцатилетний гражданин, уже выбравший себе женщину и родивший ребенка, но пребывающий в мечтах о чем-нибудь таком, совсем необыкновенном, не раздумывая ни минуты, собрал чемодан и помчался туда, где никто ничего еще не знал про будущую незалежность и где один карбованец пока стоил ровно один рубль.
Он сел на портовый катер вместе с толпой живописно раздетых отдыхающих и поплыл мимо подлодок и крейсеров, на другую сторону бухты, на встречу с ней, с Олей Мороз, которая уже появилась здесь днем раньше, прилетела из Химок, что под Москвой.
Устраиваясь во втором девчачьем корпусе, она собиралась позагорать, наплаваться и передохнуть перед зимой, совершенно не собираясь ничего менять в своей уже сложившейся семейной жизни. Хотя кто знает, что за мысли бродили в голове этой милой, сдержанной девушки, страстную натуру которой выдавали только очень тихие, серые, прозрачные глаза. Иначе, собственно, с чего бы это ей нужно было ехать сюда одной, в это сумасшедшее сборище воспаленных солнцем и страстями молодых строителей коммунизма. Стройотрядовская прежняя юная жизнь, похоже, никак не оставляла ее и баламутила воображение, что, конечно, не могло оправдать ее, но с другой стороны, так хотелось возобновления чувств, прежних, о которых начала забывать.
Это будущее, эта возможность пока только клубились на горизонте, превращаясь в грозовую тучу с молниями, громом и водопадным дождем, который смоет грехи и освятит, конечно.
Две недели – маленький или нормальный срок для поворота судьбы? Иной годами медленно перебирает ногами привычную колею и думает, что так будет всегда, смирившись со своим уделом. Но обязательно и у него случатся роковые две недели, два дня, два часа, две минуты, которые перевернут пространство вокруг и заставят жить, заставят выбирать. Если, свалив вину на обстоятельства, не решишься – то не увидишь возможного. Если решишься – потеряешь настоящее. Как рассчитать, чтобы не поменять обертку на обертку? Может, просто считать не нужно? А это умеют не многие.
