Аббарр. Песок и пламя

В бескрайних песках золотоглазой богини Мэй обитает одно необычное и крайне упорное создание – моолонг.

Крохотный моолонг начинает свой путь в глубине мира, у вод Спящего Дракона. На его теле нет ни волоска, ни чешуйки, всё оно покрыто желеобразной слизью. Шесть небольших толстых лап, круглая безглазая голова на короткой шее, широкий хвост…

Выбравшись из холодного потока, моолонг держит путь к опалённой жаром поверхности. Достигни он цели сразу – его ждёт неминуемая гибель: или выжжет Орт, или проглотят хищники.

Но, вместо того чтобы вернуться в безопасную тьму, это странное создание упорно карабкается к свету. Витиеватыми тоннелями, сквозь слои времени и истории. Его крохотное тельце крепнет, обрастая песчинками, ракушками, остатками жуков, плоскими косточками глубинных землероек, забытыми перьями тук, чешуйками пустынных змеев… Чем больше мусора, тем надёжнее панцирь. Растёт моолонг, и растёт его броня. И однажды наступает день, когда ему не страшны ни хищники, ни огненные щупальца светила, ведь он перерос первых и надёжно укрылся от вторых.

Бывает, моолонги достигают таких размеров, что походят на маленькие острова, и если присмотреться к их покрову, то можно увидеть места, где они побывали, и врагов, которых пережили. Моолонгов, прошедших от края до края пустыню Мэй, называют тарука (tha’rukha) – караванщик.

Так и любой тхару – бист, аллати или элвинг – оставляет следы на песке, а песок приклеивается к нему. И всегда есть «моолонг», склеивающий судьбы многих. Он держит путь, не ведая, что жизнь его – это нить, нанизывающая души других и сводящая их в единый узор.

На Мэйтару говорят: «Чтобы лучше понять произошедшее, найди своего моолонга и пройди его путём».

Тусклый свет усталых ламп окрашивал сердце омэйру[1] грязно-золотым. На ладони биста прозрачный камень выглядел особенно крохотным: каплевидный талисман напоминал застывшую слезу. Линии жизни причудливо выгибались под ним, вздувались, превращались в шрамы. Песок, ставший стеклом; камень, обернувшийся оберегом. Крупинка одной из легенд, которыми так славилась земля Мэй.

Шёлковый шнурок с пропущенной внутри жилой казался ещё тёплым. Сколько лет он не снимал его с шеи?

Бист обмотал шнур вокруг ладони. Чёрные кольца скрыли предначертанные линии судьбы, проложив новые. Жила натянулась, шёлковая обмотка впилась в кожу, ещё немного, и даже огрубевшая плоть не выдержит. Теперь сердце стучало в ладони. Словно камень ожил.

Ему было восемь оборотов, две кварты, когда Отец вытащил его из Ямы и забрал с собой.

– У каждого тарука два сердца: одно для Мэй, второе для себя, – говорил Отец, завязывая шнурок на тонкой шее испуганного ребёнка. – Этот камень сохранит тебя, пустыня примет за своего.

Два сердца – одно для пустыни, второе для себя. Алчная Мэй не любит делить любовь с кем-то, она забирает тебя целиком, не отпуская из своих объятий, и тогда только в песках можно найти радость.

Застывшее сердце для песков, а бьющееся в груди – для живых. Не перепутай.

Бист вздрогнул: голоса из прошлого звучали слишком громко.

Столько лун сменилось с тех пор, столько раз светила умирали и воскресали вновь. Сколько легенд он услышал за это время, сколько записал… Аббарр и Мэй вытравили из него того испуганного ребёнка. Он стал бистом, стал своим, отдал оба своих сердца, а в ответ получил лишь горстку пепла…

Он верно служил Мэй: уважал песок, что топтали его гвары, отдавал дань золотоглазой богине, не прося многого. Лишь позволения и впредь быть её моолонгом – тхарука, караванщиком, вечным скитальцем по волнам барханов…

Очередной толчок. Тысячелетний камень стен вздрогнул, застонал. С потолка посыпалась крошка. Спазмы Башни Силы доходили до самых нижних камер. Или, наоборот, подземные тюрьмы были ближе к вторгшемуся врагу? Бист сжал кулак, и сердце омэйру впилось в ладонь.