Боль. Боль в каждом нервном окончании. Изнуряющая, выматывающая, лишающая рассудка, заставляющая умолять всех святых о том, чтобы это наконец закончилось. И щемящая, пожирающая пустота. Никаких воспоминаний, никакого света в конце тоннеля, никакого долгожданного облегчения, ничего. Моя смерть никак меня не избавила от того, от чего я так отчаянно бежала и искала спасения в небытие. Словно судьба издевалась надо мной, лишив даже последнего, на что можно было надеяться в этой непроглядной тьме. Звук чьих-то голосов, какой-то раздражающий писк раздавался так, словно тонул в толщах, кубометрах воды. Я не могла разобрать и слова, пытаясь понять, какого черта вообще происходит. Почему даже теперь – никакого, черт возьми, покоя?!
Так вот она какова жизнь после смерти? Темнота и нервирующее эхо чьей-то определенно эмоциональной речи? Прямо скажу, не то, что бы я ожидала.
Ощущение собственного тела, словно чужого, изнывающего от боли, особенно в области чуть ниже груди, не оставляло никакой возможности снова вернуться туда, где мой рассудок хотя бы пару минут пребывал в забвении. Выбора у меня не было. Опять. Снова здорова, ну что за нелепость? Где бы я не была, по какую сторону завесы бы не находилась, в каком бы из миров не очутилось мое бренное тело, но иного выхода, кроме как открыть глаза и лично убедиться в том, что я опять облажалась, не было. Веки словно налились свинцом, отказывались слушаться. Но я должна была понять, где я, кто я (а я ли это вообще теперь, или воплотилась в новом теле младенцем?) и какого черта все так болит?
Я была готова к чему угодно, но явно не к яркому искусственному свету операционной. Да, это определенно была она. Какого Дьявола?! Я сложила свою голову в Инфернуме, там нет больниц! И там нет Мередит. Смертная никак не могла оказаться там, даже если весь мир сошел с ума, человек не способен попасть в иной мир. Если только… Неужели и она, и Асмодей, и Габриэль… Нет, нет, только не это! Они ведь не могли тоже умереть! Иначе, как еще объяснить знакомую мне светлую голову среди всей этой четверки, это веснушчатое, милое моему сердцу лицо моего дорогого Лайнуса?!
Но как? Почему? Что я пропустила? Неужели моя жертва была напрасна, завеса была прорвана, Терра, а за ней и Каелум с Инфернумом пали, и все, кого я знала, мертвы? Твою ж мать, Блю, да как ты вообще смела надеяться, что твоя смерть способна хоть что-то изменить?! Никогда такого не было и вот опять, вечно все через жопу. Даже благородный поступок не способен изменить того, что я – неудачница, и все мои планы перманентно летят к чертям.
Но что-то не клеилось. Не ладилось. Не срасталось, твою ж налево!
– Лайнус? – я не могла узнать собственного хриплого голоса, как и не могла поверить, что это – не галлюцинация, постигшая погибший мозг.
Чудо, наконец и остальные, минуту назад убеждавшие меня, что я жива и они тоже, благодаря мне, удосужились обернуться. Это он. Это точно он. По одним обезумевшим, побледневшим лицам было очевидно, что вижу Лайнуса не я одна. Как бы хреново мне сейчас не было, как бы не хотелось выть от ломоты и боли во всем теле, я не способна спутать облик своего умершего друга ни с чьим другим. Именно таким я его и запомнила, и, кажется, даже если пройдут сотни, тысячи лет, я не способна его забыть, как бы я этого не боялась в минуты отчаяния. Те же светлые волосы, пухлые губы, милое, наивное детское личико, бледные, едва заметные веснушки, что и у меня самой проявлялись после интенсивного загара, та же улыбка… Такое не стирается из памяти просто так. Но тогда… Какого черта вообще происходит? Такой же немой вопрос застыл на губах всех остальных, присутствующих в операционной.
