Теперь я знаю что такое жизнь до того и после. Вчера была радость, солнце, весна. А сегодня, 28 апреля 1982 года, все это осталось где то там далеко, за тяжелыми дверьми военкомата. Я обязан отдать воинский долг маме – Родине. Страшные, какие то кирпично – тяжеловесные слова: должен и обязан. И никого не волнует что у меня есть моя личная жизнь. Моя и только моя, и которая сегодня мне уже не принадлежит. Сейчас я один из многих, которых, прикрываясь красивыми и высокими словами о долге маме – родине, кинут в неизвестность. Из которой, как выяснится позже, кто то и не вернется. Все что было вчера. И осталось за невидимой чертой – границей. Это уже прошлое, которое не вернешь, и которое было счастливым и безмятежным.
Самолет, резко задрав нос, ушел в ночное московское небо. И через двадцать минут, набрав нужную высоту, лег курсом на восток. «Тушка» летела домой, в Сибирь. Конец августа, отпускники возвращаются домой. Самолет под завязку. В конце салона внимательно вглядывается в иллюминатор молодой солдатик. Новенькая, камуфляжная хэбэшка, голубой берет под погоном, тельняшка: атрибуты славного воздушно —десантного воинства. Этот крутой воин я: Боровиков Дмитрий Викторович. Закончил срочную службу, и в звании старшины возвращаюсь домой. Два года отделяют от того дня, когда другой самолет, военный транспортник, в своем мрачном брюхе, унес меня и еще сто двадцать таких же молодых и зеленых пацанов на войну. На жестокую и страшную. Где стрельба, взрывы и смерть, вещи ежедневные и в общем то обыденные. Вот только ни как не привыкнуть к этой страшной обыденности. Кстати из нас, новоиспеченных сержантов, мало кто вернется домой живым – здоровым. Ведь мы учились боевому, военному ремеслу целых четыре месяца. Смехота да и только. И нас, как крутых специалистов, использовали в самых гнилых местах. Вот потому то не все младшие сержанты встретили свое двадцатилетие, а вместе с ним и дембель. Нафиг эти грустные воспоминания. Впереди дом, где ждет меня мама, сестры и родня. Все будет хорошо, ведь самое страшное уже позади. Хочется думать о чем то светлом и радостном, а не получается. Настроение почему то пакостное. А гул самолетных двигателей будит воспоминания. Закроешь глаза и видишь темное нутро Антея, в котором солдатики, притихшие гаврики на жестких лавках.
Сейчас почти осень, а тогда был май, теплынь, праздники. И вдруг повестка. Неожиданно, как гром с ясного неба. В армию то я не собирался, думал по лету поступить в институт. Ведь я июньский, и мой призыв осенний. Так думал – предполагал, так мечтала мама. А вот военкому нужны пацаны в Афган. Там уже третий год гремит война. И ей, этой самой войне, нужны молодые и здоровые, которых она перетирает в прах тысячами, требуя все новое и новое пополнение. Вот и приходится крутиться полковнику – военкому на мягком кресле. А чтобы усидеть на нем, надо выполнять план, выцепляя пацанов на войну. Ведь времена уже не те, что десять лет назад. И в армию, а тем более на войну мальчишки совсем не рвутся. Особенно городские не хотят отдавать долг маме – Родине. Хотя какие могут быть долги у молодых и зеленых. Половина из которых не целованные. И мне плевать на высокие слова о том же долге. О том, что каждый должен отслужить хотя бы затем, чтобы стать настоящим мужчиной. А мужчиной меня сделала не армия, а девчонка с нашего двора Танюшка Осипова. Которая на год младше меня, и опытнее в этих делах на три.
После двадцать пятого апреля все закрутилось – завертелось, и в три дня закончилось. У меня, в общем то почти домашнего мальчика, не курящего, не пьющего, прилежно занимающегося лыжным спортом, началась новая жизнь. И мама не успела нажаловаться кому следует, что сыну еще не исполнилось восемнадцать лет, как я с кружкой и ложкой был на вокзале. Мамины слезы, пьяный смех и песни под гармошку, рывок вагона и все. Родной город остался позади. Одно только успокаивает, едем на восток, в другую сторону от войны. Туда я не хочу. Я просто не хочу никого убивать, и тем более быть убитым. А еще того хуже появиться дома безногим инвалидом в неполных двадцать лет. Вот так поворот судьбы. Вчера еще были радужные планы, была свобода, а сегодня тупик. Хочется завыть от безнадеги. Ведь это так долго. Это целых семьсот двадцать дней и ночей. И мне уже знакомо подобное чувство, испытал. Дыхнуло тогда жуткой безнадегой. Когда лучший друг, Серега Ситников, год назад возвращался домой по ночному городу. Проводил подружку. Привязались какие то чмыри, и конечно драка. Один получил точно в подбородок и упал головой на бордюр. Ему кранты, а Серега в эту же ночь оказался на нарах, вместо своей теплой постельки. И плевать суду что защищался, что тех четверо было. Семерик влепили, когда еще вернется. Армия конечно не зона, и два года это не семь за колючкой. Но все равно на душе пусто и тоскливо. И такое чувство, что домой никогда больше не вернусь. И если бы вокруг не были такие же пацаны, я наверное заплакал бы навзрыд. А так только от бессилия кусаю губы и стискиваю зубы.
