Косые лучи заходящего солнца струились сквозь старинные ворота Сорренто, превращая в золото потемневшую от времени скульптуру святого Антония на вершине арки. Он стоял там уже несколько сотен лет, благодушно осеняя благословением входящих и выходящих из города, в то время как мох и лишайники плели затейливый узор на его священнических одеждах, пучки травы украшали сандалии, а вьющиеся растения спускались живописными гирляндами с широких рукавов. Маленькие птички беззаботно присаживались то на кончике его носа, то на верхушке головного убора, щебетали и чистили пёрышки; мир же у его ног жил своей жизнью и был так же равнодушен, как и при жизни доброго святого, который, отчаявшись найти понимание среди людей, обратился со своей проповедью к птицам и рыбам.
Каждый, кому случалось проходить через эти старые ворота в лето благодати Господней XXXX, мог увидеть маленькую Агнес, сидящую за прилавком с золотистыми апельсинами. Невозможно было не обратить на неё внимание, читатель: она была прекрасна как картинка. Это лицо будто бы сошло с иконы придорожной итальянской часовни, где по вечерам слабо горит лампадка, а каждое утро появляются свежие цикламены и левкои.
Ей могло быть лет пятнадцать или около того, но она была так хрупка, что выглядела ещё совсем ребёнком. Её чёрные волосы были разделены прямым пробором над высоким лбом, который, как арка собора, наводил на мысли о вечном. Большие карие глаза лучились загадочным блеском сродни блеску глубокого колодца с чистой и прохладной водой. Небольшие губки были сжаты, скрывая невысказанные чувства, а тонкая, изящная линия носа производила впечатление совершенства. Это было лицо, приводившее на память античные скульптуры, фрагментами которых до сих пор полна земля Италии. По привычке, она держала голову высоко, как бы вглядываясь в синеву небосвода; задумчивость и спокойствие пронизывали всё её существо.
В ту минуту, когда мы привлекли к ней ваше внимание, милая головка наклонена, а длинные ресницы опущены на бледные щёки: колокола кафедрального собора звонят к вечерней молитве. Рядом с девочкой сидит женщина лет шестидесяти – высокая, дородная римская матрона с угловатой фигурой и решительным выражением лица. Её римский нос, чётко очерченные губы и сила, сквозящая в каждом движении, выдают в ней волевой характер. При звуках Аве Мария она энергично откладывает в сторону свою прялку и тоже смиренно наклоняет голову, как пристало доброй христианке.
Душа ребёнка полна свежести. Она воспаряет ввысь в лучах солнца, словно утренняя роса. Молитва же пожилой дамы переплетается с мирскими заботами; она думает о том, сколько апельсинов им уже удалось продать, и пытается подсчитать сегодняшний заработок; её пальцы на мгновение отрываются от бусин чёток, чтобы проверить, убрана ли с прилавка последняя монетка. Бросив очередной взгляд перед собой, она вдруг обнаружила, что прямо напротив них остановился красивый молодой всадник, с нескрываемым восхищением глядя на её внучку.
– Пусть себе смотрит, – подумала она, крепче сжав чётки. – Красивое личико привлекает покупателей, а апельсины надо превращать в деньги. Но каждый, кто пожелал бы большего, будет иметь дело со мной. Аве Мария, молись о нас, грешных…
Ещё несколько секунд, и волна молитвы, прокатившаяся по узким улочкам, как порыв ветра, склоняющего головки цветов на цветущем лугу, замерла, а мир, как ни в чём не бывало, вернулся к своим земным делам.
– Добрый вечер, милая девушка, – сказал всадник, спешиваясь и подходя к прилавку с той непринуждённой лёгкостью человека, который уверен в сердечном приёме. Соколиный взгляд его глубоких карих глаз был устремлён на Агнес, всё ещё погруженную в молитвенное состояние.
