Твой взор — лазурь небес иль
порожденье ада?
Шарль Бодлер
Сонно плетусь на кухню и ставлю небольшую гейзерную кофеварку на
газовую плиту. Эта квартира в центре Петербурга, доставшаяся мне от
покойной бабушки, слишком велика для меня одной. Раньше здесь
слышался веселый смех моего старшего брата, голос моих родителей, и
сказочные рассказы любимой бабушки. Рано утром мы собирались здесь,
на нашей просторной уютной кухне. Папа жарил свои фирменные
оладушки, а мама разливала по маленьким винтажным кружечкам с
красным узором вкусный травяной чай, собранный где-то в глухой
деревне в Ленинградской области. Мы с братом могли долго болтать о
предстоящих планах на лето, я всегда смеялась над каждой его
шуткой, и любила его больше всех на свете, ведь он был моим
защитником, моим лучшим другом. Бабушка, потягивая горький чёрный
кофе, пыталась убедить нас с братом в том, что мы принадлежим к
одному из самых величественных шаманских родов Петербурга,
рассказывая интересные истории о своей, естественно придуманной,
молодости в лесах Карелии. Мама всегда шикала на нее, умоляя не
забивать наши детские головы какими-то несуществующими сказками, но
мы с братом всегда с упоением слушали их, умоляя бабушку рассказать
еще.
« — Однажды он станет твоим, — говорила бабушка, дотрагиваясь до
своего серебряного кулона в форме сердца, висящего на ее груди, —
однажды ты вспомнишь обо мне и обо всём, что я тебе
рассказывала.»
Прикасаюсь к холодному медальону на своей шее, который бабушка
отдала мне перед своей смертью пару месяцев назад, и вздыхаю. Они
все оставили меня одну. Сначала ушли родители с братом, а затем и
бабушка. И вот теперь я живу одна в старой петербургской квартире с
высокими потолками, деревянными шкафами, фортепиано, стеллажами с
книгами старых изданий и винтажной мебелью, не зная что с этим всем
делать. Каждое утро просыпаюсь от жутких кошмаров и пытаюсь себя
убедить, что сегодня всё будет по-другому. Что сегодня будет не так
противно смотреть в своё отражение, дышать воздухом, и есть еду, от
которой, честно говоря, уже просто тошнит. Тошнит смотреть на всех
этих смеющихся людей на улицах, у которых конечно же всё очень
хорошо, которые живут жизнью своей мечты, достигая невероятных
высот, и выставляя в социальные сети свои вечно довольные улыбочки,
от которых просто противно.
Отмахиваюсь от воспоминаний, как от надоедливых комаров и достаю из
кухонного шкафчика одну из тех самых любимых маминых чайных пар.
Винтажный Бургенланд от Villeroy&Boch.
Отпивая горячий сладкий кофе, прикидываю в голове сколько времени у
меня осталось до сегодняшнего сеанса с психологом, и успеваю ли я
дойти до него пешком через весь город, учитывая свой ранний подъём.
Ходить пешком я люблю больше всего на свете, засунув в уши наушники
с очередной сонатой Бетховена. Это подобно медитации, которая
избавляет тебя от ненужных мыслей, которые копошатся в голове,
словно рой пчёл.
Бабушка всегда твердила мне о том, чтобы я медитировала. Как же это
бесило.
Я усмехаюсь. Надеюсь, сейчас она бы мной гордилась.
По моим измерениям время сходится как нельзя кстати, и я, с чашкой
в руках, иду к резному деревянному шкафу в своей комнате. Открывая
его скрипящие дверцы, я вновь попадаю в свои воспоминания,
связанные с бабушкой. Вдыхаю дурманящий и колдовской аромат ее
любимых духов, окутывающий меня с ног до головы.
« — Обещай мне, что откроешь его, — шепчет мне бабушка, трясясь
в ознобе на больничной кровати, передавая мне в руки свой кулон, —
обещай, что разгадаешь загадку, на которую я потратила всю свою
жизнь.
— Обещаю… — я плачу навзрыд, понимая, что это наш последний
разговор с ней.»
Накидываю на себя черное строгое платье, напоминающее
пуританские одеяния, и укутываясь в теплое твидовое пальто в
красную клетку, плетусь к входной двери.
