Рейв Хейз. За неделю до начала учебного года
Машина отца тормозит у самого крыльца, поднимая в воздух пыль. Кажется, что колеса дымят, но проходит пара секунд – и она снова клубится, теперь уже под подошвами мужских ботинок. Подходит к концу слишком засушливое, жаркое лето, которое прожгло землю, и мы все чахнем, таская по ней свои унылые тела.
Я вижу, как двери распахиваются, как с заднего сиденья вытаскивают девчонку и она вскидывает голову. Невысокая, тонкая, хрупкая. Лет восемнадцати, не больше. Длинные лохматые волосы до самой поясницы и яростный визг. Она поражает с первого взгляда, прежде всего тем, что смотрится посреди ухоженной лужайки дома Хейзов как одичавшая неряшливая роза на покрытой клевером идеальной пустоши.
Можно представить, что девчонка знает о моем существовании и намеренно смотрит на окна второго этажа, за которыми я стою, сжимая подоконник до побелевших костяшек пальцев. Но на ее глазах повязка, и это маловероятно. Она будто чувствует мое присутствие и продолжает торчать на лужайке, задрав голову, пока ее не дергают в сторону крыльца.
Отталкиваюсь от подоконника и выхожу из комнаты. Мимо испуганных прихвостней отца и блеющей что‐то уборщицы. Все взволнованы и напуганы. Останавливаюсь на верхней ступеньке лестницы, там, где проходит граница света и тени, – меня никто не сможет увидеть с первого этажа. Дальше шагнуть не получится: отцом выставлена защита, которая мне не по зубам. Я могу только смотреть и слушать. Или выйти в окно, если пожелаю. Туда путь свободен всегда.
Девчонку затаскивают в холл. На запястье сверкает серебряный браслет, блокирующий ее магию. Она в летнем белом платье и босоножках, не по траминерской почти осенней погоде. И я могу увидеть такое же «украшение» на щиколотке. Либо пленница очень сильна, либо отец и его шайка стали слишком трусливы. Руки нашей гостьи украшены тонкими золотыми цепочками, фенечками, каменными бусинами-артефактами. У нее потекла тушь и на щеках остались длинные черные разводы, будто шрамы. Алая помада смазалась, запачкала зубы, будто они только что вонзались в шеи обидчиков и разрывали артерии.
Девчонка кричит, рычит, утверждает, что всех уничтожит. И на браслеты уже нет надежды: тот, что на запястье, сверкает и сыплет искрами, опаляя пушистый ворс винтажных ковров, а по щиколотке к пятке стекает тонкая струйка крови. Пленница ярится так, что взрываются антикварные вазы. Она подбирает самые отборные словечки, какие только существуют в траминерском, дорнийском или аркаимском языках. Мне остается только смотреть, как люди отца пытаются усмирить Брайт Масон. Сжимаю пальцы и чувствую, как между ними потрескивает магия. Мне ни к чему вставать на защиту иной, это вообще не мое дело.
Девчонка не может колдовать. Не может видеть. Не может ничего сделать, чтобы себя защитить. Но она сгусток отчаянной дикой энергии, и это впечатляет, шокирует, как первое откровение. Первый порножурнал, первая рок-баллада, первый выход в открытое море.
Ей на шею накидывают пару амулетов, сделав совершенно послушной, а через час на пороге дома появляется Блэк Масон. Ее отец. Он рыдает. Он соглашается работать на Траминер.
Смешно, как ловко отец все придумал. Он заманил Масона слезливой историей про умирающих детей, твердил, что стране нужен спаситель, нужно лекарство, волшебная пилюля, которая спасет от вымирания целую расу магов земли, а в итоге берет в заложники и доктора, и его дочь, а единственная благодарность за сотрудничество от Траминера – шанс для этих двоих выжить. Это все большой обман, так типично для Ордена Пяти, что уже набило оскомину.
