– Говорю тебе, княжич, проклятье это, – бормотала женщина, высунувшись из окна по пояс.
Из другого окна показалась косматая голова ее мужа:
– Замолчи, глупая баба! Замолкни, пока пуще беды не сделалось.
– Да куда уж пуще, дурень! Сперва засуха, теперь потоп. И дураку будет ясно, что боги гневаются, – покачала она замотанной в платок головой.
– А ты не гневи их еще больше жалобами своими, – шикнул муж и протянул огромные руки, подхватывая из лодки мешок с провизией: хлебом, сушеным мясом и крупой. Еды было немного, но даже эти крохи люди принимали с благодарностью. Еще бы, сам княжич Святослав спускался из терема на холме, чтобы раздать голодающим то немногое, что оставалось в их собственных погребах.
– Не беспокойтесь, скоро уж распогодится, – приговаривал юноша, отбрасывая со лба светлые кудри. Испарина смешивалась с мелкими каплями моросившего дождя. – Помните, как было-то несколько дней назад, когда дождь стеной шел? Сейчас-то полегче.
– Полегче-то полегче, – принялась было причитать женщина, но под грозным взглядом мужа тут же стушевалась. Святослав кивнул хозяину дома и оттолкнулся веслом, чтобы приблизиться к следующей избе.
Всего месяц назад город был окутан облаком пыли и дыма. Засуха тянулась с самой весны, и, как снег сошел, небо не расщедрилось ни одной каплей дождя. Горел лес, иссыхали реки, а дороги раскалялись так, что прожигали подошвы до самой кости. Когда на землю упали первые капли, народ обрадовался, решил, что темная полоса закончена, даже не догадываясь, что принесенное ливнем облегчение скоро станет новой напастью. Дождь лил, не переставая, почти месяц. Иногда к нему присоединялся порывистый ветер. В первые же дни дороги превратились в длинные полосы грязи, поля и долины – в гниющие топи. Город по окна погрузился под воду, а в низинах до земли было не дотянуться и веслом. Реки вскипели и вышли из берегов. Даже княжеский терем не был защищен от лютующей стихии: под градом и дождем протекала крыша, а в горницах пахло плесенью и сыростью. Большинство запасов в кладовых и погребах отсырели или стали пищей крыс, но Святослав делал то единственное, что оставалось в его силах, – брал понемногу из запасов, садился в лодку и на весь день отправлялся в город, раздавать людям еду и, по возможности, надежду.
В вылазках его сопровождал Влас – конюх лет двадцати, низкорослый, с ногами колесом, так и не сумевший отрастить бороду. Зато язык у него был что помело: он подхватывал любой разговор и мог заболтать кого угодно байками и историями, которые «где-то слышал». Вот и в этот раз, когда они поменялись местами и настала очередь Власа стучаться в окна и перебрасывать мешки, он без умолку трещал о том, что скоро дождь утихнет, земля высохнет, а лето задержится до самой зимы. Да так щедро припечет, что они и урожай собрать успеют, и коровы отелятся, и зима пройдет легко и беззаботно. А Святослав кивал и стискивал зубы, чтобы ненароком не вырвалась правда.
Они ведь и сами понимали, что дни становятся короче, а ночи длиннее. Что в сумерках сырость смешивается с прохладой подступающей осени. Что не будет никаких телят и жеребят, ведь скотину пришлось забить, чтоб не помереть с голоду. И все равно помирали… И роптали, мол, прокляли княжество. Мертвую воду наслали.
А Свят и не знал, что сказать. Засуха и ливни пришли ни с того ни с сего, и ни в одной летописи не удавалось найти упоминания о похожем буйстве стихии в их краях. Дол всегда славился мягкими зимами и щедрым, плодородным летом. С чего вдруг богам насылать на людей столько горя? Поиском ответов на эти вопросы занималась княгиня, но и в ее словах было мало внятного, только советы от ведунов: забить самого доброго коня, сжечь на костре самую жирную корову, а голову кинуть в устье реки. Но ничего не менялось.
