ПРОЛОГ
Андре стоял в центре огромного, великолепного зала.
Каменные стены украшали разноцветные гобелены с диковинными животными вышитыми золотыми и серебряными нитями. На них можно было узнать и огромных львов с далекой планеты Х-196, и прекрасных стройных ланей с «Вербы», и свирепых белых гигантских кошек с «Эльбруса», и смешных крохотных медвежат из звездной системы Б-44.
Но больше всех завораживали взгляд те гобелены, на которых воображение художника рисовало своих, никому невиданных созданий…
Иногда, легкий ветерок, проникающий в помещение сквозь открытые окна, ласково гладил гобелены, и они ели заметно шевелились. Тогда создавалось впечатление, что животные оживали и, глядя на людей своими грустными глазами, только и ждали того, чтобы кто-нибудь поманил их к себе, и они смогли бы освободиться от равнодушной и безжизненной ткани.
Создал эти творения никому не известный странствующий художник, за что был удостоен чести и стал почетным членом галактической академии художеств. (Кстати сказать, этой чести удостоились лишь около двух тысяч человек.)
Окна закрывали шторы, сшитые из нежнейшего шелка, привезенного с Бетты. Особенность его была в том, что он менял свой цвет в зависимости от освещения и температуры. Вот он темно-синий, а вот, почувствовав на себе поцелуи восходящего солнца, превращается в золотой, игриво пуская солнечные зайчики по своим соседям-зверям и по белому мраморному полу, всегда начищенному до такого блеска, что если вы вдруг забыли с собой зеркало и чувствуете, что вам необходимо проверить свою прическу, смело можете смотреть себе под ноги.
Несколько десятков массивных хрустальных люстр заполняли огромный зал золотистым светом. Не очень ярким, чтобы резало глаза, и не настолько слабым, чтобы юные прекрасные девушки, сидевшие на мягких кожаных диванах, расставленных вдоль стен, в окружении поклонников, смогли легко заметить сдвинутые брови своих матерей, если какой-нибудь юноша подсаживался, по их мнению, к дочери слишком близко.
Легкая музыка, шелест вечерних дамских платьев, аромат дорогих изысканных духов, глубокие декольте, открытые плечи и спины с бархатной нежной кожей, блестящие драгоценные камни, украшавшие шеи и руки…
Все сплеталось в тонкую сеть, в которую после таких балов попадались многие заядлые холостяки.
Андре среди всего этого великолепия всегда чувствовал себя как-то неуютно, а в данный момент просто ужасно. Он густо покраснел и опустил глаза. Причина была проста. Он стоял в пижаме и босиком.
Кружившиеся вокруг и весело смеявшиеся мужчины и женщины, с раскрасневшимися щеками (то ли от быстрого танца, то ли от выпитых вин, которые разносили официанты в белоснежной форменной одежде, ловко лавируя с подносами между танцующими людьми), казалось, не замечали мальчика. Или делали вид, что его нелепый наряд ни у кого не вызывает удивления.
– Бежать, скорее, бежать отсюда, – промелькнуло в голове у Андре.
Он развернулся к большим дубовым дверям, ведущим из зала, и сделал быстрый шаг в их направлении.
– Куда ты собрался, мой мальчик? – услышал он голос своего отца. – Неужели ты меня не обнимешь?
Андре остановился и резко обернулся. У дальней стены на большом золотом троне восседал его отец, ласково улыбаясь и маня к себе.
Одетый в строгий черный костюм, с аккуратно зачесанными назад седыми волосами, он запросто мог бы сойти за какого-нибудь вельможу, привыкшего жить при дворе. Если бы не глаза. Большие, серые, они излучали огромную внутреннюю силу, силу человека, привыкшего повелевать. Глаза человека, который не раз смотрел в лицо своим врагам и смерти, не отворачиваясь. Глаза, в тоже время способные излучать любовь и нежность, когда это человек смотрел на своего сына. И лишь Андре и немногие близкие друзья знали, что в этих глазах глубоко-глубоко внутри затаились боль и пустота, появившиеся там после смерти матери Андре.
