Белый потолок, капельница, иголкой пронзающая и без того усыпанную синяками тонкую безжизненную руку, ситцевая белая ночная рубашка и остриженные под корень ногти на ногах и руках. Такая картина предстала передо мной, едва я с усилием смогла открыть глаза. Что-то плотно склеивало веки, не давая им до конца раскрываться. Голова совершенно не ощущалась частью тела и была словно надутый гелием воздушный шарик, ноги от ступней до колен занемели, я не могла пошевелиться. Ощущение, наполнявшее всё тело, было схоже с тем, будто тебя положили под пресс в несколько тонн и давили пару дней, не отпуская. Хотелось закричать во весь голос, так, чтобы стёкла в помещении полопались, но сил в теле не было даже на шепот.
Яркий свет, с непривычки бьющий прямо в глаза, и специфичный запах лекарств дали мне основания полагать, что нахожусь я ни больше ни меньше – в больничной палате. Собрав все силы и преодолевая жуткую боль во всём теле, оглядываюсь вокруг: капельница с надетым поверх желтым пакетом, закрывающим название препарата, белый столик, на нём свернутые джинсы и серая толстовка с довольно уставшим, очевидно, многое повидавшим принтом красного сердца и настолько застиранными буквами, что уже невозможно догадаться, что же там когда-то было написано. В голове мелькают сотни эпизодов прожитой жизни, но ни за один из них у меня не получается ухватиться, всё близоруко расплывается и уносится куда-то вдаль. Прилагаю немалые усилия, пытаясь почувствовать тепло в кончиках пальцев. Тело понемногу начинает приходить в себя, распухшие вены на руке пульсируют; стараюсь найти способ связи с реальностью, но поблизости нет ни телефона, ни кнопки вызова медсестры (а может, и есть, я просто их не нахожу). В голове присутствует четкое осознание того, что кто-то должен появиться в палате совсем скоро, ибо капельница всё-таки имеет свойство заканчиваться и её нужно будет снять (Л-логично). Где-то на подкорке пульсирует отложившийся с детства страх пустить воздух по венам.
Время тянется для меня крайне медленно; стараюсь вспомнить, как оказалась в больничной койке, но совсем ничего не идет на ум. Закрываю глаза и проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь от пристального буравящего взгляда: мама, папа и улыбающаяся, но сильно встревоженная Мари. Волнение ощущалось у них в каждой клеточке организма, словно оно владеет ими уже не первый день.
У мамы на глаза наворачиваются слёзы, которые она мужественно старается сдержать, папа порывается меня обнять. В моих измученных и испуганных глазах читается только один вопрос: как? Как я здесь оказалась? Но он почему-то не срывался с моих губ, я хотела спросить, но не могла – что с моей способностью говорить? Я немая? В голове со скоростью света летали сотни испуганных мыслей, паника неумолимо подкрадывалась… я с титаническими усилиями заставляла произнести себя хоть что-то, но все мои старания были тщетны. Речевой аппарат казался мертвым.
Папа начал первым: «Доченька, ты в отделении неврозов, у тебя случился нервный срыв, и теперь придется немного отдохнуть здесь, но не переживай: мы скоро заберем тебя».
Я всё еще хотела что-то спросить, но слова вновь не выходили из меня. Закружилась голова, и я отключилась. Мне снился мост – странный старый величественный разрушенный мост. Он словно соединял раньше два разных города, а потом, по воле всевластной стихии, с ним что-то произошло, и он обрушился. Возможно-наводнение или землетрясение, а может, попал снаряд во время войны. От его былого величия остались только прямоугольные бетонные основания, а между ними пустота. Внизу текла безмолвная прозрачная река, а на том, что осталось от моста сидели два силуэта – смеющиеся счастливые девчонки, щелкающие семечки и задорно фотографирующие друг друга. Одну из этих девочек ощущаю собой, только намного моложе. Их счастливые улыбки во сне долго не отпускали меня, но какие-то звуки в палате, казалось, настойчиво старались разбудить.
