Я устал от удушающего запаха жасмина, преследовавшего меня во все время нашего пребывания в Бангкоке. К тому же при посадке на самолет меня увили жасминовыми гирляндами с головы до ног, и я ощущал себя жертвой. Отделаться от цветов было не просто из соображения этикета: черт знает, не нанесу ли обиду буддийским сердцам сидящих вокруг меня тайцев, думал я, если начну срывать с себя это цветочное великолепие, надетое на меня под восхищенное завывание толпы в аэропорту. Жасмин не давал мне жить: от него у меня разболелась голова и потек нос. Отвратительно: люди безответственно вешают на тебя гирлянды, не спрашивая, нет ли у тебя аллергии или непереносимости к предложенному запаху!
Я решил избавиться от цветов в туалете, не привлекая ничье внимание. Как только самолет набрал высоту, я поднялся со своего кресла и пошел в хвост, прижимая к себе цветы, чтобы не цепляться ими. Сопровождали меня сладчайшие улыбки стюардесс.
Меня опередил мужчина средних лет. Походка, спина, вся его фигура были крайне напряжены; пальцы, сжимавшие ремень спортивной сумки, даже побелели. От него исходила ощущаемая мной агрессия. Ее волны настолько били по моим нервам, что я забыл про досаждавшие мне цветы и невольно, как бы защищаясь, приложил руку к месту, где у меня находился амулет. Неожиданно у меня перед глазами, как на экране, замелькали огонь, куски искореженного металла, обугленные обломки, изуродованные тела людей…
«Господи! Это же наш самолет!» – распознал я в общей куче обгоревшие трупы Стаса и свой.
Я оглянулся: пассажиры сидели на своих местах, моторы гудели ровно, почти неслышно. Мужчина передо мной по-прежнему крепко сжимал сумку. Сумка! Я вдруг понял, будто заглянул в нее, что в ней бомба. Значит, в этот раз террористический акт произойдет не где-то, не по телевизору, а с моим участием в качестве овцы для заклания!
«Как он пронес бомбу в самолет? – задал я себе дурацкий вопрос, и тут же посмеялся над собой: – А ты подойди к нему и скажи, что он смухлевал и потому должен покинуть приличное заведение».
«Для начала мне нужно просто поговорить с ним ни о чем», – решил я и осторожно коснулся его плеча. Мужчина резко обернулся. В его глазах я увидел не то, чтобы решимость, но какой-то отчаянный, подобный стихийному бедствию, фанатизм. Как будто у него нарушилась нормальная работа мозга, и он в состоянии пойти на все, включая убийство других и себя.
Я улыбнулся ему и как можно добродушнее произнес: «Григорий», не переставая при этом кланяться, как китайский болванчик. Человек посмотрел на меня откуда-то из далекого далека. Потом, повинуясь то ли своим традициям восточной вежливости, то ли моему талисману, который я прижимал у себя под одеждой, вымучено улыбнулся и прошептал: «Исхан». Голос давался ему с трудом, но связующая духовная нить между нами установилась, и я ухватился за нее. Я еще сильнее прижал священный камень и призвал на помощь все Высшие силы, о которых только имел представления. В груди моей словно зажегся золотой шар, он разрастался и разрастался, заполняя меня сияющим светом.
Я взглянул Исхану прямо в глаза и сказал:
– Не делай этого. Не взрывай, потому что ты об этом пожалеешь. Тебе внушили, что ты попадешь в рай, но за убийство невинных душ ты растворишься в черной бездне. Ты умрешь дважды: и здесь, и среди мертвых.
Я говорил на русском, но меня почему-то не удивило, что стоявший передо мной человек меня понял. Что-то свыше, видимо, помогало мне.
Я продолжал:
– Кроме того, у тебя есть двое детей, старая мать и жена, хотя ты ее не любишь, но ты за нее отвечаешь. Ты обязан подумать о них. Если ты сейчас погибнешь, то кто позаботиться о них? Не делай этого. Это тебе говорю я… – И тут вдруг у меня вырвались слова, совершенно несвойственные мне: – Это говорю тебе я, Верховный жрец храма Солнца!