Наши дни
– Мам, пойдём домой, ветер сильный, так и заболеть недолго.
Зря Инна волновалась. Бриз с моря дул тёплый, удивительно контрастирующий с холодом, который отдавал влажный песок. Пирс глубоко врезался в море, если не оглядываться, то легко вообразить, что вокруг бескрайняя водная гладь.
Море размеренно дышало и подлизывалось, накатывало неспешно, аккуратно, притворяясь дружелюбным.
Марина подвернула джинсы выше колен и, сев на край, спустила ноги вниз. До воды ступни не доставали, но брызги бьющихся об опоры волн кололись влажными каплями, будто жалили.
Оглянувшись через плечо, она увидела, что старшая сестра старается увести маму с пирса, правда, пока её настойчивости хватило только на пару шагов в сторону берега.
– Море неспокойно, оно печалится, – прошептала мама.
Инна взялась за натянутый канат, недоверчиво нахмурилась.
– Наоборот, спокойное.
– Ты никогда море не чувствовала. Какое же оно спокойное? Присмотрись, вода тёмная, в глубине зарождается буря. – Татьяна вернулась к краю деревянного настила. Подобрала края пледа и опустилась рядом с дочкой. – Море всегда подстраивалось под твоё настроение, Анасейма.
Марина вздрогнула, плотно сжала губы. Показное равнодушие далось ей тяжело.
– Не называй меня так, пожалуйста.
Алсу и Инна переглянулись, но промолчали, позволяя маме проявить жестокую прямолинейность. Волновать Марину они не рискнули, и без них было кому посыпать раны солью.
– Это не Илья придумал. Первым тебя так назвал сумасшедший изобретатель. Он снимал у нас комнату много-много лет назад. Тебе тогда три года было, не помнишь, конечно. Инка тем более. Алсу?
Старшая сестра тряхнула осветлёнными до цвета седины волосами.
– Не помню.
– Он бредил идеей изобрести прибор, который будет точно предугадывать появление тягунов, даже название придумал: капкан для анасеймы.
Отклонившись назад, Марина перевела взгляд на задумчивый профиль матери.
– Придумал?
– К сожалению, нет. Эта штука не помешала бы нам на море, – Татьяна печально улыбнулась, уйдя в грустные воспоминания. – Он впервые увидел тебя на побережье: ты убегала от волн, а потом кидалась им навстречу. Играла с морем. Тогда он и назвал тебя Анасеймой.
Алсу пожала плечами.
– Какие только чудики у нас не жили. Порой казалось, что южное солнце будит в людях тёмные стороны и обостряет безумие.
– Олимпийский чемпион даже был, – напомнила Инна, протягивая руку маме.
Марина опёрлась ладонями о колени, опустила взгляд на воду.
– Помните Дуги?
– Кого? – в один голос откликнулись женщины.
– Музыканта. Он каждое лето жил у нас, недолго, правда.
Алсу стянула волосы жгутом, перекинула на одно плечо и замерла в позе, удачной для запечатления камерой.
– Я и половины постояльцев не помню. Мам, пойдём домой, хочется горячего чая на вишнёвых веточках.
Татьяна нехотя поднялась, свернула плед и взяла дочек под руки. Сделав шаг в сторону берега, оглянулась.
– Ты идёшь?
Марина отрицательно качнула головой.
– Нет, я позже приду.
Усилием воли она вытеснила мысли об Илье воспоминаниями о странном музыканте. Тот приезжал каждое лето на несколько дней, с тощей сумкой и гитарой за спиной. Молчаливый, нелюдимый. В его растрёпанной шевелюре и бороде терялись разлохмаченные косички, прихваченные цветными нитками. Он охотно принимал подаренные Мариной браслеты из ракушек и научил её играть на гитаре. Кроме неё, ни с кем и не общался, людей явно недолюбливал, делал исключение только для Марины и местных дворняг. Он был вторым человеком из тех, кому разрешалось называть её Анасеймой.
Мысли об Илье всё-таки просочились и сдавили горло спазмом. Обида и злость всколыхнулись одновременно, слившись воедино. Марина встала на краю деревянного настила, обхватив пальцами ног влажные доски, на секунду замерла и прыгнула. Опустилась под воду подобно оловянному солдатику, плотно прижав руки к бёдрам. Вода сомкнулась над головой, охотно принимая в тёплые объятия. Море переливалось, как чарующее стекло, всеми оттенками зеленого и голубого. Окутывало, ласкалось, утоляло боль, и оно же нещадно жалило. Обманчиво дружелюбное, своенравное и непредсказуемое, как сама жизнь.
