помнит ли хоть кто-то наши имена,
оставшиеся химическими ожогами на сброшенной заранее коже?
может, кто-то помнит,
что нам всего лишь хотелось вернуться домой спустя годы?
помнит о том,
как мы не добрались до цели,
замёрзли насмерть и не уцелели,
в личном полярном кругу?
дождь шёл пешком от метро,
чтобы похлопать нас по голове,
пока ножницами они перерезали все доступные варианты дыхательных аппаратов,
в жизни у тебя есть возможность,
в смерти у тебя есть моя верность,
удивительно, но явно не знаю,
о чём непрофессионально пою,
отбивая на клавишах мечтательные ритмы несуществующих миров,
которые хотел бы воплотить,
на полотне невидимых зданий,
ведь весь этот невинный призрачный город патрулируется слепыми безголовыми всадниками,
для которых мои стёртые руки,
не более чем, рассадник заразы,
в перегоревших котлах с молоком,
моё убежище – неубедительно,
моё пристанище – оторванное
от реальности перемирие с лицемерными воротничками,
усмехаясь вслед, банкроты рвут на себе пятнадцать одежд без надежды на сохранность имущества и безопасность,
я – внешняя угроза,
доступность информации,
грандиозный поток шагающих,
по своей нескончаемой петле,
у них всех есть крылья, так?
почему же им некуда лететь?
всё очевидно не так уж и просто,
предостаточно удовольствия,
композиционной способности,
фальшивого наслаждения,
мы можем разбиться и стать автопортретами на стенах этих погребальных домов,
но я уверяю тебя,
уверен лишь в одном,
никто не помнит наши имена,
наши адреса и разговоры,
приватные контактные данные,
наш дом давно уничтожен,
остаётся только набраться сил и наблюдать из выбитых окон,
за счастливыми молодыми парами,
пока каждая сцена с нашим участием считается удаленной,
а мы сами – неоновыми абортами,
каждый корабль в этой святой гавани всех неуправляемых,
выправляет свою осанку,
мы – разлитое по полу молоко,
над которым никто не хочет и не будет искренне плакать.
много часов дивился я одинокому бессилию выброшенных на берег,
жадно я искал неуверенность в потоках жалкой мысли,
вспоминая о многих великолепных моментальных фотографиях,
ненадежных дефицитах внимания,
вспоминая многие счастливые имена и лица, обработанные печальными катаклизмами,
и наши решения,
наши лишения,
то, что утеряно нами,
никогда не разрушится снова.
у могилы неизвестного проклятого торговца, я видел цунами,
ах, я определенно боялся себя,
«всё дело в унынии»
пробормотал я.
я оставил свою поляризацию на незнакомом столе из стекла,
рядом с раздраженным смягчением и мучительным восклицанием,
удручающая застенчивость моих сожалений и слюнотечений,
одинокая ненависть в центре внимания тысячелетий праха,
развяжи эту красную ленточку,
сожги мой страх,
избавь меня от страха.
искажение казалось счастливым исходом и правильным решением,
мои тактильные контакты,
я не мог сломать осколки прямых рейсов на более мелкие детали,
ведь всё лучшее во мне было,
отголосками атараксии,
всё в тебе – автаркией.
в эти моменты моя сущность превратилась в ультрафиолетовый клавесин резкого снижения веса,
[нет правильного ответа]
либерализм – терпимость,
[нет нужного ответа]
отражения – ненависть,
[нет прямого ответа]
только эта летаргия по итогу лет воспринимается спокойно,
я обнаружил непримиримую
механическую обработку всей обыденности и посредственности,
глубоко в этой тьме,
композиции идеологий,
воспринимаются атомом усталости и снижения цен на перевалах.
я лишился своего анимуса,
астероидной комы комфорта,
эйблизма выгнутых линий,
и разочарование мог распознать по запаху и на ощупь,
[мой разум всегда блуждал]
[среди электрических пустынь]
