Совершенно не вовремя, когда они уже подъезжали к опутанной роговой колючкой заставе на внешнем периметре города, Красотка, оглушенная два часа назад титанической дозой раствора дикого дурмана, начала приходить в себя.
Тварь, привезенная с противопоставленной стороны мира, здоровенная, двуногая, крепкая, как железобетон в фундаменте небоскреба, сухопутная акула, пожирательница неосторожных детишек, беспокойно зашевелилась в своем проволочном коконе. Мазай мгновенно пересел с места за водителем ближе к кокону, положил ладонь на горячие от внутреннего тепла чешуйки, похожие скорее на перья, на узкой, как топор, голове твари. Невесомо провел по кромке лба от надбровных дуг до вздрагивающих ноздрей, тихо, кончиками пальцев, как касание ветра, отвлекая от реальности, навевая отступивший было сон…
Длинные, словно клещи, челюсти разошлись, приоткрыв часть из вооружавших их сорока восьми белых клиновидных зубов – изо рта твари слабо пахнуло теплым рыбным запахом. Давно не кормлена.
– Тихо… Тихо, Красотка, – прошептал Мазай. – Спи… Рано еще.
– Что там? – водитель на мгновение отвернулся от ночной дороги, освещенной голубым светом газовых фар.
– Не шуми, – негромко ответил ему Мазай. – Все нормально пока. Едем дальше.
– Вашу-ж мать, – громко прошептал водитель, отворачиваясь.
Да, не хватало только еще, чтобы и груз проснулся в пути…
Никому из них не нравилось развитие событий, и Мазай чувствовал, как напряжение в грузовике нарастает.
А потом, вопреки всякой договоренности, уже на заставе на подходах к городу их остановили засечники. И все повалилось окончательно…
– Что везете? – спросили на заставе.
– Ну ты же знаешь, что везем, – угрюмо ответил водитель в распахнутую дверь.
– Позаботьтесь отвечать, как положено, – не менее угрюмо ответил засечник в динамическом панцире с циклоцепом на перевес. – Выходи.
– Чего вдруг?
– Указание на вас пришло, из города. Потому и выходи. И не доводи меня – а то доведешь.
– Зря ты это, старшой. Мы-ж друг друга не первый день знаем. И не первую ночь.
– Ты мне порассказывай еще, что тут зря. Вылез, я сказал.
Мазай слышал их негромкий разговор, и еще ощущал насыщенный холодный запах степи с окраины, пыли с брошенных из-за засухи сельских полей, уже перебиваемый городским горячим запахом нагретых моторов и искрящих проводов. Внутри разрасталось холодное молчание. Не доехали. Все. Конец.
То, что ему самому конец – ладно. А вот его сын вовсе не родится…
Еще один ополченец отодвинул боковую дверь фургона, осветил внутренность дымным светом ручного газового фонаря, ослепил Мазая, обвел пыльным лучом хребтину Красотки, ее медленно вздымающиеся в темноте бока.
– Охренеть, – произнес светивший. – Старшой! У них тут и впрямь ящер!
Старшой отошел от водителя, заглянул внутрь, заметил и Мазая, поманил пальцами:
– А ты выходи давай.
Мазай оставил Красотку и медленно выбрался из фургона. Старшой показал ему, где встать: рядом со сгорбившимся водителем у шлакоблочной стены заставы.
– Мда, – буркнул Старшой, обводя спящую Красотку лучом света из коптящего фонаря.– Кто погонщик? Ты?
– Я, – не стал отпираться Мазай.
– Совсем вы степные охренели… Вы бы еще бармаглота так повезли.
Мазай безучастно пожал плечами, мол, мне поручили – я везу, могу и бармаглота, буде понадобится такой кому в трижды возведенном граде Ушмале.
– Старшой, – угрюмо позвал водитель. – Чего ты нас остановил-то?
– Приедут скоро за вами, – ответил старшой. – В смысле вы-то на хрен никому не нужны, а это чудо в клетку заберут.
– Кто заберет-то?
– Кому положено… Кто-то от Бессмертных. Запрещено же ввозить ящериц в город во время Тризны.
– Так всегда-ж возили, и ничо!
– Ты поболтай мне тут еще. Жди. И не дергайся.
