Солнце уже поднялось, но палаточный лагерь оставался тих и спокоен. Слишком хорошо вчера приняли, отмечая первый день экспедиции. Мало кому хотелось в пять утра выползать из теплых спальников.
Снаружи, несмотря на середину августа, было прохладно. Промозглый ветер развевал висящие на шесте подштанники, а термометр показывал плюс одиннадцать по Цельсию. На берегах Алдана в такую рань теплее обычно и не бывает.
Но в одной палатке все-таки зашебуршилось. Вылезший оттуда кутался в плед и недовольно обозревал мироздание из-под стекол очков.
Увиденное не доставляло ему никакой радости.
Но наружу он все-таки вылез. Зевая так, что едва не вывихнул челюсть, и чувствуя, как череп раскалывается изнутри – но вылез. Проглотил таблетку аспирина, запил водой из бутылки – и сразу почувствовал себя лучше.
Подлинно великий ум даже с похмелья остается трезвым и собранным.
Ночью прошел дождь. Кострище насквозь промокло, в забытой миске лежали грязные шампуры. Глядя на них, Эйхгорн всерьез подумал, не завалиться ли снова на боковую, но в конце концов таки принялся одеваться.
Ему до смерти хотелось курить, а делать это в лагере – поссориться с попутчиками. Коллектив, как назло, подобрался сплошь некурящий, и табачный дым всех раздражал. Не желая портить отношения, Эйхгорн смолил папиросы в гордом одиночестве.
С собой он прихватил удочку. Лагерь расположился не совсем на берегу, но достаточно близко. Пять минут по раскисшей земле – и Эйхгорн уже сидит на удобной коряге, словно нарочно уложенной кем-то у самого края.
Возможно, ее действительно кто-то сюда уложил. Местечко совсем дикое, далекое от обычных туристических маршрутов, но чем черт не шутит? Вполне мог забрести какой-нибудь рыболов, вроде того же Эйхгорна. Он сам, бывало, и не в такую глухомань забредал.
Червяков Эйхгорн копать поленился. Собрал по дороге тех, что сами выползли после дождя. Сейчас они извивались в консервной банке, служившей Эйхгорну заодно и пепельницей.
Насадив на крючок самого жирного червя и зажегши мятую сигарету, Эйхгорн почувствовал полное умиротворение. Не то чтобы он сильно увлекался рыбалкой, однако этот процесс всегда настраивал его на благодушный лад.
И теперь, когда наш герой мирно сидит с удочкой и сигаретой, самое время рассмотреть его поближе. Исидор Яковлевич Эйхгорн, сорока двух лет от роду, кандидат технических наук, работает в конструкторском бюро. Росту не высокого, но и не низкого, телосложением худощав, однако не слишком, осанку имеет скверную, постоянно сутулится.
Голова формою напоминает сушеный баклажан – слегка удлиненная, с заостренным подбородком, тонкими губами и несколько длинноватым носом. Волос на голове не имеется – хоть с лупой ищи. Лысеть Эйхгорн начал уже в тридцать, а к сорока его макушка окончательно приобрела сходство с очищенным яйцом. Зато подбородок его и верхняя губа покрыты предлинной щетиной, которая, однако ж, не настолько длинна, чтобы именоваться бородой.
Глаза посажены глубоко, имеют блекло-голубой цвет и лишены всякого выражения. Иной раз кажется, что то и вовсе не человека глаза – скорее уж снулой рыбы. Эйхгорн чрезвычайно близорук, оттого всегда носит очки в металлической оправе.
Вокруг царила тишина. Берег в этом месте немного поднимался, защищая от ветра, а речное русло чуть изгибалось, образовывая затон. Вода в нем стояла почти неподвижно, и ее покрывала ряска. В воздухе противно гудел гнус. Вымазанный репеллентом человек был ему недоступен, и гнус бессильно злобствовал.
Скучно глядя на поплавок, Эйхгорн размышлял о том, что родился в неудачное время. Эпоха великих географических открытий давно закончилась – на Земле больше нечего открывать и исследовать. Не осталось смысла бороздить океаны и искать по джунглям затерянные города. Все уже давно нашли, нанесли на карты, сфотографировали и поставили будки с сувенирами. Разве что снежный человек еще где-то скрывается, да и то – пойди поймай его, неуловимого.
