Звонарь Никодим был уже немолод и забирался на колокольню с трудом. Давно следовало приискать ему замену, да все как-то недосуг было. Да и куда его тогда девать, старого? А тут такое дело, царица Катерина вот-вот должна от бремени разрешиться, и как, значит, родит, надо ударить в колокол. И чтобы не позже, чем иные и прочие! Первой, конечное дело, зазвонит колокольня Ивана Великого, потому как она не где-то у черта на куличках, а в самом Кремле. Понимать надо! А уж потом к ней присоединятся звонницы всех прочих соборов и церквей златоглавой Москвы.
– И будет благолепно! – наставительно добавил отец Геронтий.
– Все исполню, батюшка, не сомневайтесь, – почтительно поклонился звонарь.
– Смотри мне! – внушительно прогудел священник, после чего добавил со значением: – Чтобы не как в прошлый раз!
Тогда и впрямь вышло неладно, но Никодим, ей-ей, не виноват! Пришел к нему кум Семен, чтоб ему ни дна ни покрышки, окаянному! И ведь всегда этот стрелец таков, где бы ни появился, обязательно народ до греха доведет. Вот и тогда приперся, аспид, с цельной баклагой браги и давай жаловаться, как его по службе обошли и без награды оставили. А ведь он во время бунта самого набольшего вора Телятевского порешил и царский венец в казну вернул! И вот как было хорошего человека в его горе не поддержать?
Хотя, конечно, про то, что его совсем уж обошли, Семен брешет! Сказывают, Иван Федорович тогда с себя кафтан снял и ему на плечи надел, а помимо того и серебра отсыпали полной мерой, и иных наград не пожалели, да только Семке впрок ничего не пошло. Лавка сгорела, самого из Стремянного полка погнали, а все через его поганый язык! Ну да бог с ним, пустобрехом!
Вот поэтому он и пыхтел сейчас, забираясь на колокольню. Глядишь, благовест начнется, он уже тут как тут. Так потихоньку, карабкаясь с одной ступеньки на другую, старый звонарь добрался до верха своей колоколенки и только собрался передохнуть, как на Иване Великом начался перезвон.
– Слава тебе господи, успел! – перекрестился Никодим и схватился за прицепленную к билу веревку.
А над Москвой уже плыл малиновый перезвон. Заслышав его, многочисленные прохожие оборачивались к церквям и, сняв шапки, крестились, благодаря Господа за ниспосланную им милость. Все же, как ни крути, а это первый ребенок у государя, рожденный на Руси. Царевич Дмитрий с царевной Евгенией в неметчине на свет божий появились да крещены были по лютеранскому обряду. Уже здесь святейший патриарх Филарет ввел их в лоно православной матери-церкви, а то ведь стыдно сказать, царевича прежде, прости господи, Карлой[1] звали!
Когда зазвонили колокола, я, как и полагается верному мужу и отцу семейства, ждал в своих покоях, чем все кончится. Я – всея Великия Малыя и Белыя Руси Самодержец Иван Федорович. Или великий герцог Мекленбурга Иоганн Альбрехт Третий из рода Никлотингов. Тут уж кому как нравится. Ну а в прошлой, теперь уже такой далекой жизни Иван Никитин, глупо погибший от ножа грабителя и очнувшийся в теле юного принца.
Сколько приключений мне довелось пережить, сколько опасностей выпало на мою долю, в каких сражениях пришлось побывать, чтобы из простого принца, каких в Германии как блох на собаке, стать царем огромной страны, вы себе и представить не можете. Да вам и не надо. Главное, что я здесь и сейчас. На дворе глубокая осень 1620 года, или, как считают у нас, первая половина 7129 от Сотворения мира[2].
Смута давно кончилась, причем с совсем иными результатами, нежели в моем прошлом-будущем. Смоленск мы у поляков отобрали. Выход к Балтийскому морю шведам не отдали. Да и вообще, шведский король Густав Адольф мой лучший друг, не говоря уж о том, что я женат на его сестре. Это она сейчас рожает в покоях построенного мною для нее Теремного дворца. Причем довольно давно. Подробности мне не сообщают, но нетрудно догадаться, что роды выдались тяжелыми. Но, к счастью, все уже закончилось. Вон даже из сеней слышен топот сапог посланника, потом какой-то грохот…
